Модель человека в буржуазной политической экономии от Смита до Маршалла (В. С. Автономов) [1989 - - Истоки: вопросы истории народного хозяйства и экономической мысли. Выпуск 1]

Автономов Владимир Сергеевич. Родился в 1955 г. Окончил Московский государственный университет. Кандидат экономических наук. Научный сотрудник Института мировой экономики и международных отношений АН СССР

В экономике, как и во всех сферах человеческой деятельности, действуют люди, наделенные волей, сознанием, эмоциями. Поэтому ни одна экономическая теория не может обойтись без определенных допущений (явных или неявных), о мотивах и способах поведения экономических субъектов^*, которые мы объединим под названием "модель человека". Более того, та или иная трактовка человека в политэкономии неразрывно связана с определенными представлениями о функционировании экономической системы в целом и рекомендациями в области экономической политики.

^* (Здесь и далее под экономическим субъектом понимается человек, участвующий в хозяйственной жизни, а не такие общественные институты, как фирмы, государство, профсоюзы и т. д.)

Говорить об определенной модели человека у предшественников А. Смита можно лишь условно, хотя некоторые идеи можно найти уже у Аристотеля и средневековых схоластов^*. Дело в том, что при рабовладении и феодализме экономика не была еще самостоятельной подсистемой общества, а являлась функцией его социальной организации^**. Соответственно сознание и поведение людей в области экономики подчинялось или, по крайней мере, обязано было подчиняться моральным и, в первую очередь, религиозным нормам, существовавшим в обществе и подкрепленным властью и авторитетом государства. Как пишет А. В. Аникин, "основной вопрос в том, что должно быть в экономической жизни в соответствии с буквой и духом Писания"^***.

^* (Whittaker Е. A History of Economic Ideas. N. Y., 1940; Schumpeter J. A. History of Economic Analysis. N. Y., 1954. P. 99.)

^*** (Аникин А. В. Юность науки: жизнь и идеи мыслителей-экономистов до Маркса. 4-е изд. М.: Политиздат, 1985. С. 42.)

В XVII-XVIII вв. начала экономической теории и элементы соответствующей модели человека развивались либо в рамках рекомендаций для государственной политики (меркантилизм), либо в рамках общей этической теории.

Что касается меркантилистов, то они не ставили себе задачу беспристрастно описать "рядового" экономического субъекта. В центре их внимания была фигура законодателя. Обсуждению подлежали лишь условия, на которых он может разрешить своим подданным действовать по собственному усмотрению, в соответствии с их природными эгоистическими наклонностями, которые законодатель должен подчинить интересам государства.

Другое направление, оказавшее большее влияние на Смита и его трактовку "экономического человека", представляли собой труды английских философов-моралистов XVII-XVIII вв. В книге "Левиафан" (1651) Т. Гоббс называл собственный интерес людей "самой могущественной и самой разрушительной человеческой страстью"^*. Отсюда он выводил необходимость авторитарного государства, долженствующего держать индивидуальный эгоизм в узде. С тех пор на протяжении столетия философы (Шефтсбери, Ф. Хатчесон и др.) с помощью различных логических построений пытались опровергнуть постулированный Гоббсом антагонизм интересов индивида и общества.

^* (Myers М. L. The soul of modern economic man: ideas of self-interest. Thomas Hobbes to Adam Smith. Chicago, 1983. P. 28.)

А. Смит стал первым экономистом, положившим определенное представление о человеческой природе в основу целостной теоретической системы. В самом начале "Богатства народов" он пишет о свойствах человека, определяющих все виды его хозяйственной деятельности^*. Во-первых, это склонность к обмену "одного предмета на другой", во-вторых, - собственный интерес, эгоизм, "одинаковое у всех людей постоянное и неисчезающее стремление улучшить свое положение"^**.

^* (Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов: Пер. с англ. М.: Соцэкгиз, 1962. С. 27-29.)

^** (Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов: Пер. с англ. М.: Соцэкгиз, 1962. С. 253.)

Эти свойства взаимосвязаны: в условиях общественного разделения труда и широкого развития обмена невозможно установить с каждым из "партнеров" личные отношения, основанные на взаимной симпатии. Отсюда неизбежность апелляции к их собственному интересу.

Свойства человеческой природы имеют у Смита важные экономические последствия. Первое ведет к разделению труда. Второе побуждает индивида выбирать такое занятие, при котором его продукт будет иметь большую стоимость, чем в других отраслях. "Каждый отдельный человек постоянно старается найти наиболее выгодное приложение капитала, которым он может распоряжаться. Он имеет в виду собственную выгоду, а отнюдь не выгоды общества"^*. При этом Смит не сводил собственный интерес людей к получению денежных доходов: помимо заработка, на выбор занятия влияют легкость и трудность обучения, приятность или неприятность занятия, его постоянство или непостоянство, больший или меньший престиж в обществе и, наконец, большая или меньшая вероятность успеха^**.

Важно отметить и то, что Смит не идеализировал предпринимателя. Он отмечал, что поскольку конечной целью всех планов и проектов обладателей капитала является прибыль, а норма прибыли, как правило, находится в обратной зависимости от общественного благосостояния, то интересы купцов и промышленников могут быть использованы в меньшей степени в интересах общества. Более того, этот класс "обычно заинтересован в том, чтобы вводить общество в заблуждение и даже угнетать его"^*, пытаясь ограничить конкуренцию. Но если государство обеспечивает свободу конкуренции, то "невидимая рука", т. е. законы товарного хозяйства, объединяет в итоге разрозненно действующих эгоистов в упорядоченную систему, обеспечивающую общее благо.

Главная задача исследования Д. Рикардо "Начала политической экономии и налогового обложения" - определить объективные законы, которые управляют распределением благ. Для того чтобы выполнить ее, он уже не делает никаких допущений относительно человеческой природы, считая, что стремление к собственному интересу самоочевидно и не нуждается даже в упоминании. Вместе с тем концепция человеческой природы, из которой неявно исходит Рикардо, в главных чертах совпадает с концепцией Смита. Главная фигура для него - "капиталист, ищущий прибыльного применения для своих средств"^*. Как и у Смита, собственный интерес не сводится к чисто денежному^**, что приводит к разным нормам прибыли в разных отраслях.

^* (Рикардо Д. Соч. Т. 1. М.: Политиздат, 1955. С. 82.)

^** (Рикардо Д. Соч. Т. 1. М.: Политиздат, 1955. С. 82-83.)

Как и Смит, Рикардо отмечал большую разницу в экономическом поведении отдельных классов, среди которых лишь капиталисты ведут себя в соответствии с логикой собственного интереса, но и это стремление модифицируется различными привычками и предрассудками, например упрямым нежеланием расставаться с гибнущим предприятием или предубеждением против выгодных вложений капитала за границу, побуждающим "большинство лиц со средствами скорее довольствоваться низкой нормой прибыли у себя на родине"^*. Что же касается рабочих, то их поведение, как отмечал Рикардо, подчинено привычкам и "инстинктам"^**, а землевладельцы представляют собой праздных получателей ренты, не властных над своим экономическим положением.

^* (Рикардо Д. Соч. Т. I. М.: Политиздат, 1955. С. 118.)

^** (Рикардо Д. Соч. Т. I. М.: Политиздат, 1955. С. 86, 95.)

Модель человека в произведениях английских классиков (обычно она именуется концепцией "экономического человека"^*) характеризуется:

^* (См. Зотов В. В. О роли концепции "экономического человека" в постановке проблемы мотивации // Мотивация экономической деятельности. Сб. трудов ВНИИСИ. 1980. № 11. С. 72-79.)

1. Определяющей ролью собственного интереса в мотивации экономического поведения.

2. Компетентностью экономического субъекта в собственных делах.

3. Существенными классовыми различиями в поведении. По существу модель "Экономического человека" относится только к предпринимателю.

4. Главенством для предпринимателя мотива максимизации прибыли (хотя сам этот термин появился лишь в 80-е годы XIX в.) с учетом неденежных факторов благосостояния.

Эти свойства экономического субъекта (особенно развитые у предпринимателей) Смит и Рикардо считали изначально присущими каждому индивиду. В действительности же такая концепция человека была продуктом основанного на развитом товарном хозяйстве буржуазного общества, в котором "не осталось никакой другой связи между людьми, кроме голого интереса, никакого другого мотива, регулирующего совместную жизнь, кроме эгоистического расчета"^*. Вместе с тем следует отметить, что поскольку товарное хозяйство присуще и социализму, модель экономического человека применима и в иных исторических условиях.

^* (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 7. С. 90-91.)

Значение модели экономического человека для истории экономической мысли состоит прежде всего в том, что с ее помощью политическая экономия выделилась из моральной философии как наука, имеющая свой предмет - деятельность экономического человека. Как подчеркивали в предисловии к "Основам" Милля советские исследователи А. Г. Милейковский и Ю. Б. Кочеврин, "заслуга классической школы политэкономии, наследником которой выступал Милль, состояла в том, что она перевела рассмотрение этих (распределительных) вопросов из аспекта этического, аспекта справедливости и несправедливости того или иного распределения богатства, в аспект объективных экономических отношений"^*.

^* (Милль Дж. С. Основы политической экономии. Т. 1. М.: Прогресс, 1980. С. 49.)

Методология классической школы, и в первую очередь концепция "экономического человека", подверглась фундаментальному теоретическому осмыслению в работах Дж. С. Милля^*.

^* (On the definition of political economy and on the method of investigation proper to it // Mill J. S. Collected works. V. 4. Toronto, 1970. P. 309-339.)

Милль был далек от наивной веры Смита и Рикардо в вечность и естественность "собственного интереса". Он подчеркивал, что политическая экономия охватывает не все поведение человека в обществе. "Она рассматривает его лишь как существо, желающее обладать богатством и способное сравнить эффективность разных средств для достижения этой цели. Она полностью абстрагируется от любых других человеческих страстей и мотивов, кроме тех, которые можно считать вечными антагонистами стремления к богатству, а именно, отвращения к труду и желания безотлагательно пользоваться дорогостоящими наслаждениями"^*.

^* (On the definition of political economy and on the method of investigation proper to it // Mill J. S. Collected works. V. 4. Toronto, 1970. P. 321.)

Милль считал подход Смита и Рикардо односторонним: действительное поведение человека намного сложнее, однако утверждал, что такая абстракция, когда "главная цель рассматривается как единственная",^* - есть подлинно научный способ анализа общественных явлений. Политическая экономия по Миллю - наука абстрактная, подобно геометрии, ее исходный пункт - не факты, а априорные предпосылки (абстракция человека, стремящегося только к богатству, может быть уподоблена, по мнению Милля, абстракции прямой линии, имеющей длину, но не имеющей ширины)^**.

^* (On the definition of political economy and on the method of investigation proper to it // Mill J. S. Collected works. V. 4. Toronto, 1970. P. 323.)

^** (On the definition of political economy and on the method of investigation proper to it // Mill J. S. Collected works. V. 4. Toronto, 1970. P. 325-326.)

Силой своей отточенной логики Милль попытался поставить основанные на здравом смысле представления Смита и Рикардо о человеческой природе на строгую научную основу. Однако в таком безупречном с точки зрения формальной логики виде концепция экономического человека в какой-то мере потеряла свою неразрывную связь с хозяйственной практикой. Понимание Миллем экономического человека как теоретической абстракции оказало определяющее влияние на дальнейшее развитие методологии буржуазной политической экономии^*.

^* (При этом следует подчеркнуть, что в своих собственных теоретических трудах Милль, как и его предшественники, уделял большое внимание случаям, когда модель "экономического человека" не действует. См. например: Милль Дж. С. Основы политической экономии. Т. 1. М.: Прогресс, 1980. С. 394-402.)

Другим путем шел основоположник английского утилитаризма Дж. Бентам, который не был, строго говоря, экономистом, хотя его экономические произведения занимают три тома, а, по его собственным словам, "у философии нет более достойного занятия, чем оказывать поддержку экономике повседневной жизни"^*. Его имя, как правило, редко фигурирует в курсах истории экономической мысли, однако его реальное влияние на образ человека в буржуазной политической экономии не уступает влиянию Смита.

Целью всякого человеческого действия и "предметом каждой мысли любого чувствующего и мыслящего существа" Бентам провозгласил "благосостояние [well - being] в той или иной форме"^*. Все явления бытия, согласно Бентаму, "могут привлечь внимание человека лишь как источник счастья или как защита от несчастья"^**. Следовательно, единственной универсальной общественной наукой, по его мысли, должна стать "эвдемоника" - наука или искусство достижения благосостояния. Благосостояние автор предлагал измерять вычитанием суммы страданий из суммы удовольствий за данный период времени.

В отличие от Смита Бентам не доверял согласование индивидуальных "стремлений к благосостоянию" рынку и конкуренции. Он считал это прерогативой законодательства. Но если меркантилисты противопоставляли интересы индивида интересам общества, на страже которых стоит законодатель, то Бентам (в этом он ближе к Смиту) полагал, что интересы общества - не более чем сумма интересов граждан, и идеальный свод законов должен быть построен по принципу "максимальное счастье для всех".

Каковы же основные черты концепции человеческой природы Бентама в сопоставлении с моделью "экономического человека" Смита и Рикардо?

1. Претензия на универсальность (в отличие от классиков, ограничивавшихся чисто экономической сферой).

2. Надклассовый характер: бентамовский человек настолько абстрактен, что принадлежность к капиталистам, рабочим и землевладельцам для него несущественна.

3. Гедонизм, т. е. последовательное сведение всех мотивов человека к достижению удовольствий и избежанию огорчений. Это - неизбежное следствие универсальности: богатство рассматривается лишь как частный случай удовольствий.

4. Счетный рационализм. Бентам исходил из того, что каждый человек в состоянии производить все те арифметические действия, которые нужны для получения максимума счастья, хотя признавал, что такого рода подсчет "недоступен прямому наблюдению"^*. Возможность ошибки не исключалась, но приписывалась либо недостаточной способности людей к арифметике, либо их злой воле (в случае, если человек пристрастно оценивает счастье других людей), либо, наконец, простым предрассудкам.

У классиков, напомним, речь идет о способности индивида понимать свой интерес лучше кого-либо другого, т. е. имеется в виду обычная посылка "своя рубашка ближе к телу", без всякой метафизики. К умственным способностям "экономического человека" не предъявляется никаких особых требований.

5. Пассивно-потребительская ориентация - необходимое следствие гедонизма. Бентам подчеркивал, что всякая реальность интересует человека лишь тогда, когда ее можно с пользой для себя употребить. "Бентамовский человек" нацелен на немедленное потребление (будущие удовольствия согласно "арифметике счастья" входят в рассмотрение с меньшими весами, чем настоящие), а сфера производства его интересует очень мало.

6. Наконец, пожалуй, самое важное - место, которое концепция человеческой природы занимает в экономическом анализе.

Классикам "экономический человек" был нужен только как исходная предпосылка объективного исследования "естественного порядка" вещей. Что же касается Бентама, то он считал политэкономию частной отраслью "эвдемоники" и целиком оставался в рамках "этического" аспекта.

В целом концепция гедониста-счетчика, содержащаяся в работах Бентама, безусловно является порождением буржуазного общества. Однако эта искусственная абстракция, претендующая на роль вечной истины, стоит гораздо дальше от живой экономики и от жизни в целом, чем концепция "экономического человека" у классиков. Как отмечали К. Маркс и Ф. Энгельс: "Представляющееся совершенно нелепым сведение всех многообразных человеческих взаимоотношений к единственному отношению полезности - эта по видимости метафизическая абстракция проистекает из того, что в современном буржуазном обществе все отношения практически подчинены только одному абстрактному денежно-торгашескому отношению"^*. Эта абстракция превращает специфический закон капитализма - стремление капиталистов к максимальной прибыли во "всеобщий природный закон стремления к наибольшей выгоде, лежащий в основе всей человеческой деятельности"^**, т. е. переводит анализ в сферу чрезвычайно общих и потому бедных по содержанию категорий.

^** (Потапов В. В. Модификации теории полезности. М.: Мысль, 1984. С. 20-21.)

Разложение классической школы, связанное с выходом на историческую арену рабочего класса, вызвало существенные изменения в методологии экономических исследований. Отход от принципов научной объективности, свойственной классикам, у вульгарных экономистов сочетался с инстинктивным стремлением перейти с классового уровня рассмотрения на более нейтральный индивидуальный.

В английской вульгарной политической экономии классические традиции объективного анализа продолжали, хотя и в ослабленном виде, существовать вплоть до 70-х годов XIX в.^*. Однако и там отказ от исследования глубинных законов и преобладание поверхностной точки зрения открыли простор для субъективизации. Субъективно-гедонистическому переосмыслению подверглись некоторые важнейшие категории: труд, капитал и прибыль.

^* (Блюмин И. Г. Субъективная школа в политической экономии. 2-е изд. Т. 1. М., 1931. С. 22.)

Несколько иного взгляда на человеческую природу придерживались представители немецкой исторической школы, выступавшие против индивидуализма классической школы, считавшие подходящим объектом анализа для экономиста "народ", причем не как простую совокупность индивидов, а как "национально и исторически определенное, объединенное государством целое"^*. Что же касается отдельного человека, то он, по словам Б. Гильдебранда, "как существо общественное есть прежде всего продукт цивилизации и истории. Его потребности, его образование и его отношение к вещественным ценностям, равно как и к людям, никогда не остаются одни и те же, а географически и исторически беспрерывно изменяются и развиваются вместе со всею образованностью человечества"^**.

^* (Knies K. Die Politische Okonomie vom geschichtlichen Standpunkte. Braunschweig, 1880. S. 157.)

^** (Гильдебранд Б. Политическая экономия настоящего и будущего. Спб., 1860. С. 19.)

Такой тезис, на первый взгляд, звучит правильнее, чем отстаивание внеисторического эгоизма "экономического человека". Однако это впечатление рассеивается, когда от деклараций представители исторической школы переходят к тем факторам, которыми они определяют индивид как часть народа. Среди них упоминаются лишь природные условия, принадлежность к той или иной расе и "национальный характер".

В результате к эгоизму добавляются еще два, гораздо более благородных побуждения: "чувство общности" и "чувство справедливости"^*. Смит, по мнению К. Книса, абсолютизировал современные ему общественные условия, порождающие эгоизм индивида. Эти условия якобы остались в XVIII в. Что же касается цивилизованного XIX в., то "мы больше не считаем "высшим из благ" приобретение максимального количества вещественных благ и получаемое при их помощи наслаждение"^**.

Характер субъекта в трактовке исторической школы оказывался существенно отличным от классического "экономического человека" и бентамовского гедониста. Если "экономический человек" - хозяин своих намерений и действий, а гедонист - пассивен, но одержим единственной страстью - быть счастливее, то человек исторической школы представляет собой существо, подверженное без разбору всяческим внешним влияниям и движимое вперемежку эгоистическими и альтруистическими побуждениями. Такая эклектическая и поверхностная трактовка человеческой природы, очевидно, не оставляла места для действия объективных экономических законов, а значит, и для научной политической экономии. Именно поэтому К. Маркс окрестил труды исторической школы "могилой" политической экономии^*.

^* (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 26. Ч. III. С. 528.)

Некоторые экономисты пытались соединить систему экономических законов, идущую от "классиков" (правда, в сильно вульгаризированном варианте) с эволюционно-критическим подходом исторической школы^*. Попытки такого синтеза заметны, в частности, в трудах одного из основателей так называемой "социально-правовой школы" А. Вагнера.

В "Учебнике политической экономии" Вагнера есть подраздел, озаглавленный "Экономическая природа человека". Автор подчеркивал, что главное свойство этой природы - наличие потребностей, т. е. "ощущения нехватки благ и стремления ее устранить"^*.

^* (Wagner A., Nasse A. Lehrbuch der Politischen Okonomie. Bd. 1, 2 Aufl. Leipzig, 1879. S. 9.)

Потребности Вагнер делил на две группы: потребности первого порядка, удовлетворения которых требует инстинкт самосохранения, и прочие потребности, удовлетворение которых обусловлено мотивом собственного интереса. Здесь мы видим попытку ограничить сферу господства собственного интереса, предпринятую явно под влиянием исторической школы. Вообще, согласно Вагнеру, экономической деятельностью людей управляют и "эгоистические" мотивы: 1) желание выгоды и боязнь нужды, 2) надежда на одобрение и боязнь наказания (особенно у невольников), 3) чувство чести и страх позора (особенно у цеховых ремесленников), 4) стремление к деятельности как таковой и опасение последствий праздности; и один "неэгоистический": чувство долга и страх перед угрызениями совести^*.

Эти мотивы заставляют человека трудиться, т. е. совершать "личное усилие, связанное с жертвами (боль, нагрузка, неприятность), понятное как простое средство к удовлетворению потребностей"^*. При этом человек стремится выполнять только такой труд, результат которого принесет удовольствие, превосходящее неприятности, связанные с самим трудом.

Аргументация "от субъекта", искусно чередующая подходящие к случаю тезисы из бентамовского и исторического арсенала, есть и в других главах учебника Вагнера.

Антропоцентрический подход Вагнера к проблемам политической экономии выделил в своей рецензии на его учебник К. Маркс. Он подчеркнул, что человек в теории Вагнера абстрактен, он "есть не более, как профессорский человек^*, относящийся к природе не практически, а теоретически. Этот абстрактный "человек вообще", как подчеркивал К. Маркс, не может иметь конкретных потребностей, говорить о них было бы противоречием, поскольку потребности возникают только в обществе. Если же это человек, живущий в какой бы то ни было форме общества, ...то в качестве исходного пункта следует принять определенный характер общественного человека, т. е. определенный характер общества, в котором он живет, так как здесь производство, стало быть его процесс добывания жизненных средств, уже имеет тот или иной общественный характер^**.

^** (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 19. С. 376-377.)

Критика К. Маркса применима не только к работе Вагнера, но и ко всей "бентамовской традиции" толкования человеческой природы, завоевавшей себе прочное место в вульгарной политической экономии.

Значительной вехой в развитии буржуазной политической экономии по праву считается так называемая "маржиналистская революция" 1870-х гг. Центральное место в теориях маржиналистов занимала не сфера производства и распределения, как у классических и вульгарных экономистов предшествующего периода, а область потребления и обмена потребительских благ. Таким образом, на первый план выходили не отношения людей и классов между собой, более очевидные в процессах производства и распределения, а отношение индивида к вещам, товарам, "благам", составляющие видимое содержание процессов потребления. Сфера личного потребления никогда не считалась законной сферой анализа политической экономии, там всегда были сильны влияния привычки, традиций и т. д., затрудняющие применение абстракции "экономического человека"^*. Чтобы создать строго научную по форме теорию личного потребления, маржиналистам потребовалось распространить рациональное поведение на эту область человеческой деятельности.

Абсолютизируя частный случай ценообразования на рынке редких благ, маржиналисты пытались решить проблемы распределения, а отчасти даже и производства с помощью применяемых ими при анализе потребления и обмена субъективных категорий. Поэтому естественно, что в качестве образца экономического субъекта они взяли не "экономического человека" - предпринимателя, а универсального, надклассового индивида - потребителя Бентама^*. Однако в концепцию человеческой природы Бентама маржиналисты внесли на первый взгляд незначительное, но сыгравшее в дальнейшем чрезвычайно важную роль дополнение.

^* (Связь маржиналистской методологии с гедонизмом Бентама особенно сильна у У. С. Джевонса. См.: Colison Black R. D. Jevons, Bentham and De Morgan // Economica. 1972. N 154. P. 119-134.)

Новшество маржиналистов состояло в том, что расплывчатые словесные формулировки о стремлении к максимальному благосостоянию при наименьших затратах, встречавшиеся еще у Смита, и наивные арифметические действия, совершавшиеся якобы в голове бентамовского гедониста, маржиналисты заменили точным языком высшей математики: решением оптимизационной задачи^*.

^* (О неразрывной связи техники дифференциального исчисления с маржиналистской моделью человека см. The Marginal Revolution in Economics; Interpretation and Evaluation. Durham, 1973. P. 325-326.)

В современной интерпретации основные свойства маржиналистского человека-оптимизатора сводятся к следующим:

1. Стремление к наибольшей полезности или прибыли (либо к наименьшим тяготам и издержкам).

2. Неизменность во времени системы индивидуальных предпочтений и ее независимость от каких бы то ни было воздействий со стороны внешних условий и других индивидов.

3. Способность к сопоставлению целей, поименованных в пункте 1, со средствами их достижения и к выбору оптимального варианта.

4. Обладание полной информацией, позволяющей находить оптимальный вариант, и способностью безошибочного предвидения.

5. Мгновенная реакция на изменение внешних условий^*.

^* (Следует отметить, что вопрос о необходимых свойствах человека-оптимизатора и по сей день является дискуссионным. Часто дискуссия в современной западной экономической литературе ведется вокруг уменьшения их числа, поскольку некоторые из них можно представить как конкретизацию остальных. Однако очевидно, что в этом случае объем данного понятия ("свойства человека-оптимизатора") остается неизменным.)

Предпосылки (нереалистические) полной информации, безошибочного предвидения и мгновенной реакции, делающие экономического субъекта неким "полубогом", часто подвергаются критике в западной литературе. Однако, на наш взгляд, дело не только в самих этих предпосылках, но и в том месте, которое они занимают в теории. В теоретических системах Смита, и особенно Рикардо, концепция "экономического человека" являлась в основном общим методологическим принципом исследования. В самом же экономическом анализе функционирования, не зависящего от воли и сознания людей рыночного механизма, данная предпосылка, по сути дела, активно не использовалась, оставаясь "за кадром". У Бентама его представления о человеке служили основой крайне абстрактных рассуждений о преобразовании общества.

Совершенно иное положение занимает концепция экономического субъекта в теории предельной полезности. Свойства "человека-оптимизатора" имеют решающее значение в маржиналистской теории цены, принявшей вид "теории потребительского выбора". Модель человека становится здесь "рабочей", операциональной, перерастая роль "общей методологической предпосылки".

Надо сказать, что реалистичность предпосылок и не входила в намерения основоположников маржинализма, стремившихся главным образом к строгости и универсальности своей теории при минимуме допущений. Но при этом модель человека маржиналистов потеряла непосредственную связь с реальными агентами капиталистического производства (предпринимателями).

Здесь хотелось бы поставить вопрос об объективных корнях "бентамизации" политической экономии, предпринятой маржиналистами в конце XIX в. Прежде всего, видимо, следует указать на усилившееся к тому времени отчуждение человека от производства и продукта своего труда, оборотной стороной которого является отрыв производства от потребления и превращение последнего в высшую цель человеческого существования, а труда - в необходимое зло, с которым надо примириться для удовлетворения потребностей. Однако маржиналисты, исходя из видимой на поверхности власти потребностей над людьми, не замечали другой стороны этого явления - господства производителя над потребностями как неотъемлемой черты капиталистического массового производства.

Появлению образа человека-оптимизатора могло способствовать формирование в конце XIX в. социального слоя рантье. Эту интересную гипотезу высказал Н. И. Бухарин. Он отмечал такие основные свойства рантье, как 1) психология потребителя, 2) обостренный индивидуализм, 3) боязнь социальных катастроф. Те же свойства, по мнению Бухарина, характеризуют и методологию австрийской школы, причем последнее из них проявляется у австрийцев в "отвращении ко всему историческому"^*.

^* (Бухарин Н. И. Политическая экономия рантье. М., 1919. С. 21-24. Важно также, что, с точки зрения рантье, процесс производства практически невидим, он представляется как процесс вложения капитала, происходящий в сфере обмена.)

Нам кажется, что этой мысли Бухарина можно найти более широкое применение: речь должна идти о нарастающем отчуждении от процесса производства и его результатов не только рантье, но и капиталистов-собственников, акционеров, а также рабочих. Для всех этих классов потребление действительно объективно становилось основной формой самореализации личности^*.

Однако, несмотря на выявленные исторические корни, следует подчеркнуть неправомерность, анахронизм маржиналистской концепции человека-оптимизатора для объяснения всей экономической жизни в конце XIX в. Как отмечает В. В. Зотов, в этот период экономику в гораздо меньшей степени, чем прежде, можно было объяснить максимизацией индивидом своей функции полезности: "социальный мир как поле человеческой деятельности формировался явно при преобладании сверхиндивидуальных сил: классовых, монополистических и государственно-бюрократических"^*.

Образ оптимизатора-гедониста в работах маржиналистов не имеет никаких точек соприкосновения с современным ему типом буржуа^*, не говоря уже о монополистах и "гениях финансовых проделок", красочно описанных В. И. Лениным.

^* (Как писал И. Г. Блюмин "Получается столь парадоксальное явление, что типичнейшая, господствующая буржуазная экономическая школа меньше всего знает и хуже всего выражает психологию буржуазии". (Блюмин И. Г. Указ. соч. С. 71-72). Это написано об австрийской школе, но может быть отнесено и к другим направлениям маржинализма.)

Необходимо остановиться и на апологетической нагрузке, которую несет концепция человека-оптимизатора у маржиналистов. Важность этого момента отмечают не только марксистские, но и буржуазные историки экономической мысли^*. Прежде всего, как отмечает М. Блауг, маржинализм должен был дать бой усиливающемуся влиянию марксизма на основном участке сражения - в теории стоимости^**. Последовательно объективной теории стоимости К. Маркса маржинализм противопоставил последовательно субъективную теорию, основанную как раз на свойствах человека-оптимизатора.

Второй важный аспект апологетической миссии маржиналистского человека состоит в его неразрывной связи с концепцией общего экономического равновесия^*. Экономические субъекты могут одновременно достигать максимума полезности только в равновесном гармоническом мире, согласующем их оптимумы друг с другом. В этом аспекте маржиналисты гораздо ближе к Смиту с его "невидимой рукой", чем к Бентаму, требующему государственного вмешательства в рыночные процессы. Но Смит не закрывал глаза на реальные трудности согласования индивидуальных и общественных интересов, тогда как маржиналисты довольствовались абстрактным математическим доказательством того, что теоретически возможно существование "лучшего из миров", в котором каждый участник обмена достигает максимума полезности^**.

^* (Впервые на тесную связь рациональности и равновесия обратил внимание известный американский экономист Ф. Найт. См.: Arrow K. Rationality of Self and Others in an Economic System // Journal of Business. 1980. V. 59. N 4. Pt. 2. P. 387.)

^** (Сказанное не следует истолковывать в том смысле, что единственная причина успеха теории предельной полезности заключается в ее апологегичности. О некоторых позитивных результатах, достигнутых с помощью этой теории, см.: Кочеврин Ю. Б. Неоклассическая теория производства и распределения // МЭиМО. 1987. № 10. С. 42-45.)

Полемически заостренная, откровенно абстрактная концепция человека-оптимизатора в теориях маржиналистов подверглась критике с разных сторон^*. Но и среди сторонников теории предельной полезности фигура гедониста-оптимизатора вызывала все большее раздражение. Отход от нее происходил по двум направлениям.

^* (Наибольшую известность получил так называемый "спор о методе" между К. Менгером и главой новой исторической школы Г. Шмоллером. Подробное изложение см. в книге: Pfister В. Die Enlwicklung zum Ideallypus. Tubingen, 1928.)

Часть экономистов, начиная с В. Парето, Х. Давенпорта, И. Фишера, пытались изгнать из экономической теории не только гедонизм, но и психологию как таковую, оставив лишь формально-рациональную "безличную" логику рационального выбора.

Сторонники второго направления стремились, сохранив основные черты модели гедониста-оптимизатора, максимально приблизить ее к реальным свойствам экономических субъектов. Наиболее видным представителем данного направления является А. Маршалл.

Основоположник "неоклассического" направления в буржуазной политической экономии Маршалл, как известно, предпринял попытку синтезировать основные достижения классической школы (включая ее эпигонов), маржиналистов и исторической школы^*. Такой подход просматривается и в маршалловской концепции экономического субъекта.

^* ("Аналитическая и историческая школа обе необходимы и дополняют друг друга" (Маршалл А. Принципы политической экономии. М.: Прогресс, 1983. Т. 1. С. 86).)

В отличие от маржиналистов Маршалл стремился приблизить свою модель человека к свойствам реальных агентов производства. Он настойчиво подчеркивал, что "экономисты имеют дело с человеком как таковым, не с неким абстрактным или "экономическим" человеком, а с человеком из плоти и крови"^*. И действительно, книга Маршалла наполнена наблюдениями над особенностями реального человеческого поведения, которые вполне в духе классиков, а во многом превосходят их по глубине анализа.

Очень большую роль в мотивации экономического поведения Маршалл отводил привычке: "Действие диктуется преимущественно привычкой, особенно когда дело касается экономического поведения"^*. Маршалл отмечал исторический, эволюционирующий характер потребностей человека и решающее влияние производства на их развитие: "Каждый новый шаг вперед следует считать результатом того, что развитие новых видов деятельности порождает новые потребности, а не того, что новые потребности вызывают к жизни новые виды деятельности"^**. В связи с этим Маршалл полемизировал с выводом Джевонса о том, что "потребление составляет научную основу экономической науки"^***.

Принимая в целом освященное "нерушимой традицией" сведение труда к тягостным усилиям, необходимым для получения будущих удовольствий, Маршалл не мог в то же время удержаться от такого примечания: "Когда человек здоров, его работа, даже выполняемая по найму, доставляет ему больше удовольствия, чем муки"^*.

Число примеров можно без труда умножить - автор действительно стремился отразить в своей работе "человека из плоти и крови". Но этот в общем-то здоровый, хотя зачастую и поверхностный реализм Маршаллу надо было согласовать с основным содержанием книги: описанием экономических закономерностей. Они сформулированы у Маршалла для ситуации частичного равновесия, т. е. равенства по силе двух мотивов экономического субъекта: стремления к удовольствиям, определяющего размер спроса, и мотива избежания тягот (связанных с трудом или отсрочкой потребления), регулирующего величину предложения. Очевидно, что ключевым моментом является здесь рациональное поведение человека-гедониста.

Для того чтобы разрешить противоречие между эмпирией и теорией, Маршалл ввел специальное понятие "нормальной деятельности", которая, с одной стороны, существует реально, а с другой - достаточно рациональна и устойчива, чтобы послужить основой для выведения экономических закономерностей. "Нормальное действие", в определении Маршалла, это "ожидаемый при определенных условиях образ действий членов какой-либо профессиональной группы"^*. Это тавтологическое по характеру определение означает по сути лишь то, что "нормальное" поведение тождественно закономерному. Это признает и сам автор, но дать содержательное определение нормального действия ему не удается. При этом он отмечал точку зрения, согласно которой "только те экономические результаты являются нормальными, какие порождены неограниченным функционированием свободной конкуренции"^** (такова была позиция Милля). Ошибочно, отмечал Маршалл, и толкование нормальной деятельности как нравственно правильной (историческая школа).

Маршалл неоднократно подчеркивал относительность понятия нормального действия. Строго говоря, "не существует четко проведенной границы, определяющей нормальное поведение от поведения, которое пока приходится рассматривать как ненормальное"^*.

Таким образом, выгоняя рационального гедониста в дверь, Маршалл вынужден был впустить его в окно под видом "обдуманных действий" и "рациональных привычек", иначе его маржиналистский инструментарий терял всякий смысл. В результате рабочая концепция человеческой природы, какой она предстает при формулировании Маршаллом экономических законов, в основных чертах совпадает с концепциями Бентама и Джевонса.