2. Нет исключения без правила
На Сахалине мало осталось шахт, в которые я не залезал,- когда-то это было предметом моей тайной гордости. Я помнил, где какие пласты, и знал, как выполняет план любой из угольных трестов. Привозил из командировок на шахты хвалебные очерки и ругательные фельетоны. Но однажды в городе Шахтерске я побывал в шахте, которая оставила лишь чувство горестного недоумения.
Исправно гудели могучие вентиляторы, нагнетая свежий воздух, насосы откачивали воду, ярко горел свет в протянувшихся на километры штреках. Все было, как на других подобных предприятиях, кроме одного: она не давала угля.
Это была строящаяся шахта. Однако я не увидел живого движения стройки: в тот день никакие работы там не велись. Она строилась уже десять лет. В некоторых штреках деревянная крепь успела обветшать, кровля рухнула, и они были пройдены второй раз. Мне сообщили, что от одного лишь растягивания сроков строительство обошлось уже вдвое дороже, чем полагалось по смете: ведь затраты на содержание построенной части были не меньше, чем на нормальном, действующем предприятии, но они ничем не окупались.
Помнится, тогда я ничего не смог написать. Но и забыть виденное тоже не мог. Много всяких долгостроев встречал я до и после этого случая, все они вызывали грустные или сердитые размышления, но почему-то именно этот особо врезался в память, словно чья-то мрачная и бессмысленная шутка. Может быть, все дело в том, что разорительность недостроенного наземного предприятия не столь наглядна. Там неживые корпуса стоят тихие, как кладбище, неслышно течет время, неслышно набегает зарплата дирекции строящегося завода и охраняющим его сторожам. Шахта так не может. Действующая или строящаяся - она дышит всеми своими пройденными выработками, и оттого особенно поражает этот фантом: живет и не живет.
Однако на самом деле любой недостроенный завод ничем не лучше той шахты. Это ведь разве только при Иване Калите считалось: лежат деньги,- значит, целы, слава богу. Давно уже известно другое: лежат,- значит, пропадают. Деньги должны двигаться, оборачиваться, ибо только в движении рубль обрастает новыми копейками. Сегодня в нашей стране в самые разнообразные строящиеся объекты, начатые и неоконченные, вложено около 30 млрд руб. Считается, что в среднем современное предприятие должно окупаться лет за семь - примерно по 15% стоимости в год. Следовательно, продержать 30 млрд замороженными лишний год - значит потерять безвозвратно 4,5 млрд. (Эти заметки были опубликованы в журнале в 1967 г. Цифровые данные с тех пор изменились. Например, в 1986 г. стоимость незавершенного строительства достигла 139 млрд руб.)
Расчеты эти весьма приблизительны, они лишь должны дать представление о масштабах проблемы. А проблема заключается в том, что наши стройки, за редкими исключениями, затягиваются сверх нормативного (т. е. вполне достижимого при современной технике) срока. Причем часто затягиваются не на один год. Например, Западносибирский металлургический завод дал первый металл после восьми лет строительства, а до полного цикла ему и после того оставалось далеко. В том же городе тридцатью годами раньше подняли Кузнецкий комбинат за три - четыре года.
В Ростовской области несколько шахт вместо трех-четырех лет строили по восемь - двенадцать лет. В Кузбассе по восемь - десять лет строили цементные заводы.
Нарушение сроков строительства стало привычным, строители чаще превышают их, чем соблюдают. Потери от этого не ограничиваются выключением из оборота десятков миллиардов рублей. На строящемся заводе есть своя дирекция и обслуживающий персонал- меньше, чем на действующем, но есть. Строящийся, как и действующий, надо охранять, освещать, поддерживать в порядке, а если дело затягивается - ремонтировать.
Завод не вступает вовремя в строй - потребители не получают его продукцию, на которую рассчитывали.
В Омске близ нефтеперерабатывающего завода я видел гигантский факел: сжигали газ - отход переработки нефти. Собственно, не отход, а один из продуктов. Для использования этого газа рядом построили громадный завод синтетического каучука, но строители нефтезавода отстали с пуском установок очистки газа. Поэтому неочищенный газ сжигали, а очищенный возили в Омск цистернами из европейской части страны. Омский завод синтетического каучука только на транспортных расходах терял 6 млн руб. в год. Пожалуй, не меньше терял и Омский нефтеперерабатывающий оттого, что сжигал свой газ, а не продавал соседу. Но ни тот, ни другой ничего не могли поделать со строителями.
В общем, все это давно известно. Давно уже строительство объявлено "вопросом вопросов". Давно ясно, что не сможет нормально действовать наша экономика, если не будет порядка в строительстве.
В пору хозяйственной реформы мы на многое стали смотреть новыми глазами. Когда дискуссии сменились делом, освобождение от многих заблуждений пошло чрезвычайно быстро. Прежде самыми распространенными объяснениями всех бед были примерно такие: "организованности не хватает", "Госплан путает", "в снабжении нет порядка". И вся мораль была: "усилить", "улучшить", "наладить". Помню то время, когда я ехал с первым своим газетным заданием на стройку, вооружившись самой ходовой концепцией" во всем виноваты бюрократы-начальники. Следуя этой теории, я пошел прямо к рабочим: - Ну как дела, ребята?
- Да вот сидим.
И они еще более укрепили мои тогдашние воззрения, заявив:
- Прорабу что - он на окладе. Нам получать нечего будет, а ему хоть бы что.
Когда потом прораб объяснял, что не подвезли кирпич, а кран сломался, я уже твердо знал, что этот чиновник просто ссылается на объективные причины (в то время эта формула была ругательной, с ярко выраженным разоблачительным оттенком).
Позже я узнал, что прораб, который "на окладе", зарабатывает меньше, чем квалифицированный рабочий. Да и весь его облик как-то не вязался с моим представлением о бюрократе. К тому же я скоро убедился, что прораб, в общем-то, не виноват.
Я стал искать бюрократа выше. Потом, много позже, я сам удивлялся силе этого стремления непременно найти противника, который лично творит все несуразности по своей злодейской воле. Помнится, на экзаменах по диамату все мы были убежденными материалистами. А в жизни упорно не желали видеть явление, всеми силами старались свести его к случаю, к массе отдельных случаев, в каждом из которых виновата личность. Найти ее, устранить - и будет порядок. Видимо, в основе здесь защитная реакция. Осознать новое явление - значит обречь себя на его изучение (не всегда легкое), но отказ от любимых предрассудков (не всегда безболезненный), на поиски новых решений (не всегда простых).
В общем, я быстро нашел нового бюрократа, действия которого объясняли все зло. И как было не найти, если о нем знал любой прохожий? За неделю до Нового года улицы Южно-Сахалинска покрылись кострами, вокруг которых застучали отбойные молотки, вгрызаясь в мерзлую землю. Народ возмущался: неужели осенью не знали, что понадобятся эти траншеи? Дальше - больше. Оказалось, что траншеи вовсе никому не были нужны. После Нового года их забросили, никаких труб в них не укладывали, а весной они заплыли глиной. Все это было сделано по указанию управляющего стройтрестом. Отвертеться он не мог.
Он и не стал отпираться. Да, велел копать траншеи зимой. Да, знал, что они понадобятся не скоро. А что бы вы делали на его месте? С самого января он просил увеличить план тресту, но ему отказали: денег нет. Годовые ассигнования трест освоил за девять месяцев. Дальше работа идет из милости: кто что наскребет. А в конце года в Москве обнаружили, что где-то на другом краю страны кто-то не выполняет план. Теперь с той организации деньги снимают и раздают тем, кто просил прибавки. И вот в конце декабря трест получает дополнительные деньги, которые были так нужны полгода назад. Что теперь с ними делать? За оставшиеся дни ни материалы добыть, ни новые объекты построить нельзя. Вот поэтому строительному тресту и остается одно - рыть траншеи: для этого никаких материалов не надо, а в план работа будет записана.
Я еще спросил наивно: разве нельзя было отказаться от тех денег? Конечно, можно было. Но ведь на будущий год опять мало дают, трест опять просит прибавки. Кто же ему даст, если он в этом году откажется? Ведь планируют по достигнутому. Из Госплана не видно, как оно достигнуто, это достигнутое. Тут деньги буквально зарыты в землю, а в отчетах- "освоены". Значит, могут осваивать, надо им дать еще.
Так мой идеальный бюрократ переселился еще выше - в совнархоз и Госплан. В Кемеровском совнархозе в 1961 г. я было почти совсем настиг его. Строительство в Кузбассе в ту пору шло из рук вон плохо. Взять ли кемеровский "Капролактам" или Беловскую ГРЭС, Топкинский цементный или сам Запсиб - негде было глазу отдохнуть. На Запсибе подсчитали: в первый год его строительства было выполнено работ в 4 раза меньше, чем в первый же год Кузнецкстроя, начавшегося в 1928 г. За свой второй год Кузнецкстрой создал в полтора раза больше, чем тридцать лет спустя создали строители Запсиба, за третий - в три с лишним, за четвертый - в два с лишним раза больше. Кузнецк поднимали на пустом месте голыми руками крестьяне в лаптях. В руках у строителей Запсиба были лучшая техника и сборный железобетон, рядом- могучий промышленный город Новокузнецк, позади - шесть пятилеток. Обидное получалось сравнение.
Где ни спросишь в Кузбассе, почему плохо строят, отвечали одно: материалов не хватает, база слаба. А между тем база была гораздо больше, чем требовалось, но использовали ее очень плохо. Заводы железобетонных изделий, деревообделочные, бетонные и пр. были розданы строительным трестам по одному, по два, и каждый такой хозяин делал со своим заводом что хотел, не заботясь о других. У одного на стройке простой оттого, что нет бетона, а у другого рядом бетонный завод недогружен - и не подумает помочь. На заводах железобетонных изделий - никакой специализации, каждый делает сотни разновидностей блоков - ведь один завод должен покрыть все потребности своего треста. Рядом "чужой" завод делает то же самое, но перераспределить номенклатуру, на каждом делать один-два вида блоков в массовом масштабе - об этом и думать было нечего. Для этого надо было отнять заводы у трестов, собрать их в одну организацию. Но совнархоз не шел на это.
В то время в областной газете "Кузбасс" работал корреспондентом мой друг Саня Никитин. Нелепость того, что происходило в строительстве, зрелище строек, длящихся десятилетиями,-- все это возмущало его донельзя, и он повел священную войну за объединение заводов стройматериалов в одних руках, за нормальное развитие этой отрасли. Несколько лет он буквально жил этой идеей. Его одержимость подтверждается блестящими статьями в "Кузбассе".
Возражать ему было невозможно - из совнархоза приходили ответы, авторы которых соглашались с ним. Но ничего не менялось. После своей поездки в Кузбасс я написал в одной из центральных газет то же самое - с тем же результатом.
Гораздо позже Никитин ознаменовал свое освобождение от предрассудка большой статьей в "Известиях" под красноречивым заголовком "Злые шутки дяди Миллиона". А в ту пору мы оба разделяли убеждение, что главное в экономике - "единый хозяин", т. е. единый администратор, нажимающий все кнопки из одного центра. Мы знали мощь газетного слова и с его помощью вели атаку против самой экономической необходимости - этого мы не сознавали, иначе поняли бы, что атака безнадежна.
Да, каждой низовой строительной организации был совершенно необходим свой завод, и бюрократы не были повинны в этом антигосударственном стремлении. Ведь хозрасчет был разрушен, материальная ответственность поставщика перед потребителем сведена к нулю. Поэтому вполне естественно стремление строителей иметь поставщиков у себя под рукой. Естественно и непреодолимо. А мы-то чуть было не пришли к грустному выводу, что непреодолима стена бюрократизма. Во всяком случае, я продолжал искать повинного во Беем бюрократа.
Гипотеза о бюрократе в Госплане настигла меня на Севере, в Архангельской области. Там были в разгаре две крупные стройки: Котласский целлюлозно-бумажный комбинат и реконструкция Архангельского комбината. Обе стройки были в тот год пусковые, и обе испытывали огромные трудности. Новые мощности Архангельского комбината никак нельзя было пустить в срок. Бумажную фабрику, правда, построили, но не построили новую ТЭЦ, а без нее работать невозможно. Выяснилось, что капиталовложения для одного предприятия проходят по разным отраслевым отделам Госплана РСФСР: бумага и целлюлоза отдельно, энергетика отдельно, стройматериалы отдельно и т. д. Сговориться между собой им не удалось: на бумагу денег выделили достаточно, а на ТЭЦ мало. А перебросить ассигнования из одной отрасли в другую - ни-ни, это никому не позволено. Пуск новых мощностей был задержан на три года сверх срока. Каждый год реконструированный комбинат должен был давать 20 млн руб. прибыли. На эти деньги можно было финансировать еще одну такую стройку.
Так я и записал: в Госплане, мол, чиновники не могут между собой договориться, а кроме того, не желают перестраиваться в духе прогрессивной совнархозовской системы, держатся за старые ведомственные привычки.
Ничуть не лучше шли дела и в Коряжме, хотя эта стройка - котласский комбинат - была умно задумана и умные люди руководили ею. Это был редкий образец правильной организации дела. Мы ведь уже привыкли к тому, что стройка начинается с палаток, с бездорожья, с тяжелого ручного труда. Все это - чуть ли не обязательные принадлежности тех мест, где, как принято думать, обитают романтика и трудовой героизм. Считается, что при асфальтовых улицах и центральном отоплении героизма быть не может. Затяжные палаточные старты крупных строек наносят неисчислимый ущерб - экономический, политический и моральный. Разочаровываются и уезжают молодые романтики - они же и "рабсила", которая стоит немалых денег. Город строится дважды: сначала временный, потом постоянный - и неизвестно еще, какой обходится дороже. Не подготовленное заранее, растягивается и дорожает строительство.
Но в Коряжме я ничего такого не увидел. Комбинат еще не был достроен, а город стоял - с иголочки. Многоэтажные дома со всеми удобствами, школы и детские сады, парк, вечерний институт, кино и клубы. Деревья между домами строители поберегли, еще и новые подсадили к старым. В общем, люди с самого начала жили культурно. Но и эта стройка, справедливо считавшаяся на фоне других образцовой, была таким же экономическим поражением, как многие другие. Ведь и она вместо нормативных пяти лет тянулась восемь лет только до пуска первой очереди, а пуск готовился в великом штурме.
Отнести все это на счет руководителей стройки никак нельзя было. И опять кругом выходил виноват он - бюрократ в Госплане. Всяких фактов, свидетельствовавших о его безобразиях, было сколько угодно.
И вот тут, при полной ясности очередной гипотезы, все запутал Евгений Юльевич Шварц, заместитель директора комбината по строительству. За свою жизнь он перебывал в строительных организациях на всех должностях, был и прорабом, и начальником стройуправления, а теперь приобрел новый опыт в роли представителя заказчика. Когда деловой наш разговор закончился и мы толковали о том о сем перед тем как расстаться, Шварц между прочим сообщил, что недавно защитил дипломную работу в Московском инженерно-экономическом институте имени Орджоникидзе, где учился заочно. Темой работы были показатели объема строительных работ. Автор критиковал действующий показатель и предлагал свой. И выходило, по Шварцу, что все те нелепости в строительном деле, в которых я винил отдельных бюрократов, были совершенно необходимы всем строителям, без них просто нельзя было обойтись.
То было самое начало золотой поры разоблачения "вала". Со всем усердием новообращенных обрушивались на показатель валовой продукции писатели и конструкторы, академики и студенты, журналисты и пенсионеры. Кто-то в пылу обличительной деятельности заявил даже, что этот показатель плох потому, что заимствован у капиталистов, хотя как раз в капиталистических странах им и не пользовались ни в государственной статистике, ни тем более в учетной работе отдельных фирм. Несовершенством показателей - "вала" и других - стали объяснять почти все затруднения в экономике. Это был громадный шаг вперед: корень зла стали видеть не в личностях, а в методах хозяйствования. Это было время, когда экономическая дискуссия вышла на всенародную арену, на страницы массовых газет и журналов. Дошло и до строительства. Шварц в своей дипломной работе один из первых разоблачил - вполне убедительно - строительный "вал".
Шварц взял реально существующее стройуправление № 3 треста Котласбумстрой. Взял объекты, которые оно действительно строило. Он отвлекся от текущих трудностей и ошибок в работе треста и управления (не хватает материалов для нужного объекта, нет крана и т. д.). Он сам составил идеальный календарный план работ по всем объектам и определил расчетную выработку на человека на каждый месяц по каждому объекту. В результате оказалось, что на отделке одного из цехов выработка на человека при 100%-ном выполнении норм составит 4,8 руб. в день, а на устройстве сборных железобетонных перекрытий того же цеха - 91 руб. Короче, есть работы выгодные и невыгодные. По подсчетам Шварца вышло, что при идеальном выполнении идеального календарного плана на реальном объекте каждый рабочий при 100%-ном выполнении норм с января по июнь даст своему управлению 32-37 руб. выработки в день, а с июля по декабрь-12-13 руб. А планы на все месяцы примерно равны, и если план не выполнить - зарплаты не будет.
Все это каждому прорабу известно. Поэтому ни один прораб ни о каких идеальных планах не думает. Распределяя работу на месяц, он заботится прежде всего не о правильной организации труда и не о скорейшем завершении стройки, а о соблюдении равновесия между выгодными и невыгодными работами. Пусть невыгодный объект трижды необходим предприятию в этом месяце - прораб не возьмется за него, пока не сможет компенсировать потери другим, выгодным объектом. И не надо обвинять его в антигосударственных действиях: ведь он старается ради выполнения плана, а это и есть его первая государственная обязанность.
Шварц сделал и другой подсчет. В августе один из участков - реальный участок Волкова - в числе прочих работ на объекте вел отделку и настилал полы. На устройстве полов рабочих было столько, сколько планировалось, и все выполнили нормы на 100%. Но случилось так, что на отделку потребовалось поставить рабочих на 20% больше, чем планировалось, да к тому же они благодаря своей высокой квалификации выполнили нормы на 130%. Итог? По участку в целом производительность труда на 2% ниже плановой, фонда зарплаты не хватило. Не увлекайтесь невыгодными работами!
Что должен делать начальник участка Волков в следующем месяце? Он теперь научен. Штукатуров перебрасывает на устройство полов. Работая не по своей специальности, они выполняют нормы всего на 95%. Технология нарушена, организация труда нелепая, нормы не выполняются. Что же с планом? А план перевыполнен, средняя производительность труда - 105%, участку полагается повышенный фонд зарплаты. Кому нужен такой план?
А ведь неприятности от провалов не ограничиваются потерей прорабской премии - это бы еще куда ни шло. Хуже другое: нет плана - банк задерживает зарплату рабочим. Надо писать объяснения в трест, а тресту - в главк, чтобы возместили перерасход. Разрешение придет, в конце концов, и не в том беда, что придет оно вместе с выговором. Главное - переписка отнимет недели. Тресту все можно объяснить, а что объяснит прораб сотням своих рабочих, которые честно трудились, а зарплаты не получают? Прочитает лекцию об особенностях показателя объема строительно-монтажных работ?
Нетрудно заметить, что выгодны в основном как раз начальные работы, а невыгодны завершающие. Вот почему строители так любят выстраивать каменные коробки и не любят доделывать их. 7 млн человек в стране - именно те, кто строит,- кровно заинтересованы в распылении средств. На крупной стройке бывает: строители прямо-таки вымогают у заказчика согласие заложить какой-нибудь новый объект, прежде чем закончат начатый, действительно необходимый. Не раз доходило до крайности: строителей призывали в наступающем году ничего или почти ничего не начинать - только завершать начатое. Из этого ничего не получалось - и не могло получиться. Нельзя же с помощью призывов заставить всех строителей сразу на год отказаться от зарплаты. Как-то по-другому надо было добиваться перемен на стройках.
А как?
Поначалу за ответом на этот вопрос ходили недалеко: если показатели плохи - придумаем другие, получше. Период бурного поиска новых показателей пережили и промышленность, и строительство. Я сам успел ввязаться в спор, защищая один из показателей, который и по сей день считаю более точным измерителем объема строительной продукции, чем другие. Но на роль показателей вообще-любых - смотрю уже иначе. Радикального решения проблемы не давал ни один из них. Эксперименты с показателями подтверждали: путь неверен, решение должно быть иным. Завершалась последняя волна наивной критики. Все больше становилось людей, которые понимали: нужно не улучшать способы административной регламентации работы предприятий, а освобождаться от этой регламентации вообще. Невозможно было с помощью "правильных" показателей решить неправильно поставленную задачу.
Помнится, в самом начале дискуссии чуть ли не в каждой второй статье присутствовало рассуждение о том, что в недавние годы были в экономике сплошной волюнтаризм и администрирование, а вот сейчас кругом господствуют экономический анализ, расчет, научный подход. Получалось, что до середины 50-х годов - на протяжении четырех десятилетий Советской власти - была как бы некая пустота, а подлинная экономическая мысль только-только родилась из этой пустоты.
Позже, когда миновал период наивного подхода к решению сегодняшних проблем, глубже стали понимать и прошлое. За последние годы не случайно все больше выходит научных работ, посвященных истории экономической мысли 20-х и 30-х годов. И особенно внимательно исследуются две стадии нашей экономической политики: переход к нэпу в начале 20-х годов и отношение к хозрасчету в пору первой пятилетки.
Появляются новые оценки. Часто они бывают весьма спорными - но могут ли обойтись бесспорными истинами подлинно научные поиски? Несомненным представляется одно: нынешняя экономическая реформа по глубине поворота, по масштабам перемен может быть поставлена в один ряд с теми двумя. Одно это уже предопределяет живейший интерес к тем дням. Нет, не было пустоты, не было скачка из ничего.
В конечном счете ведь мы и сейчас в любом конкретном экономическом споре решаем все тот же коренной вопрос, поставленный на практике еще в 1917 г.: каким должен быть переход от капитализма к коммунизму? Был путь "левых", свято веривших в силу команды, администрирования или, как со злой иронией писал Ленин, "коммунистического веления". Они хотели - и считали возможным - "ввести" коммунизм немедленно. Ленин не зря сразу взял их "левизну" в кавычки: это был гибельный для революции путь. Ленин предлагал другое: учесть громадную трудность строительства самого нового общества в одной из самых отсталых стран с преобладанием крестьянской массы, встать на путь медленного, но прочного изживания мелкособственнической психологии с помощью всем понятной хозяйственной политики.
Всем известен, в зубах навяз один из любимых тезисов западной пропаганды в связи с нашей экономической реформой: поворот к использованию прибыли в качестве одного из экономических стимулов означает, дескать, что социалистическая система провалилась и Советский Союз эволюционирует к капитализму. Разъяснений в связи с этим - в чем подлинная разница между социализмом и капитализмом - было в нашей печати предостаточно.
Бывает, что и у нас где-нибудь раздается недоуменный вопрос: прибыль? А как же моральные стимулы? Самостоятельность предприятий? А как же государственное планирование? Чем же будет наша экономика отличаться от капиталистической?
По этому поводу Ильич говорил "левым коммунистам": "Коммунистами достойны называться лишь те, кто понимает, что создать или ввести социализм, не учась у организаторов треста, нельзя"*.
* (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 36, с. 311.)
Велика власть слов. Мы отлично знаем научные, подлинные признаки социалистической формации: общественная собственность на средства производства, распределение по труду, планомерное поддержание пропорциональности общественного производства в интересах всего общества и всестороннего развития личности. Не годами - десятилетиями откладывались в сознании простейшие, усеченные формулы, в которых слова становились синонимами: планирование = социализму; прибыль = капитализму. И почти не осталось людей, которые помнят, что государственное планирование экономической жизни в широких масштабах применялось еще до рождения первой социалистической страны: в Германии в годы первой мировой войны. Именно о Германии писал Ленин в той же брошюре "О "левом" ребячестве и о мелкобуржуазности": "Здесь мы имеем "последнее слово" современной крупнокапиталистической техники и планомерной организации, подчиненной юнкерски-буржуазному империализму. Откиньте подчеркнутые слова, поставьте на место государства военного, юнкерского, буржуазного, империалистского, тоже государство, но государство иного социального типа, иного классового содержания, государство советское, т. е. пролетарское, и вы получите всю ту сумму условий, которая дает социализм"*.
* (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 36, с. 311.)
Вот как! Образец "планомерной организации" - капиталистическая страна. А в других работах - неоднократное разъяснение того, что прибыль и коммерческие отношения могут служить социализму. Иначе говоря, и планирование, и прибыль, и другие атрибуты разных экономических систем сами по себе беспартийны - все дело в том, кому и чему они служат. Все это лишь средства, готовые служить кому угодно - только умей пользоваться.
Эти истины убедительно доказаны еще при Ленине опытом новой экономической политики, сменившей двухлетнюю вынужденную политику "военного коммунизма". Сейчас наши экономисты освобождаются от поверхностного взгляда на нэп только как на отступление, как на большую неприятность. Ведь нэп имел две стороны, и опять лучше Ленина не объяснить: "В частности, теперь допущены и развиваются свободная торговля и капитализм, которые подлежат государственному регулированию, а, с другой стороны, государственные предприятия переводятся на так называемый хозяйственный расчет..."*
* (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 44, с. 342.)
Очень знаменательно вот это "с другой стороны". Другая-то сторона и была главной, если учесть, что 80% крупной промышленности находилось уже в руках рабочего государства. Допущение частников - это от бедности, это осталось только историей. А вот Лениным заложенные хозрасчетные отношения между социалистическими предприятиями - это и сейчас ценно, как лучший учебник.
В ходе нэпа социалистическая промышленность и торговля победили экономически - это была самая прочная победа.
И вот после всего этого, после убедительных подтверждений правильности избранного пути, многое стало меняться. С переходом к первой пятилетке начались ограничения товарно-денежных отношений. До того плановые органы искали способы подчинить плановому воздействию оборот, осуществлявшийся на базе требований рынка. Теперь же усилилось прямое административное воздействие, далеко не всегда считавшееся с требованиями рынка. Сам облик рынка менялся, наиболее стихийная его сторона - сельская - быстро социализировалась.
Широко известно, для чего все это делалось. Обстановка требовала ускоренной индустриализации - и партия приняла такое решение: развивать тяжелую промышленность даже в ущерб другим отраслям, за счет потребления. Народ шел на это с энтузиазмом, как на "все для фронта": люди видели, что эта мера - временная и необходимая. Но ломка нормальных пропорций, резкое изменение всей структуры народного хозяйства сопровождались ограничением экономических, хозрасчетных отношений, усилением прямого административного распределения всех основных ресурсов.
Сейчас мы многое в нашем прошлом заново проверяем придирчивым взглядом. Не обойдена и эпоха индустриализации. Например, С. Первушин в своей статье в сборнике "Производство, накопление, потребление" напоминает, что попытка в середине пергой пятилетки "на ходу" пересмотреть первоначально принятый план, резко повысив задания на второй и третий годы не дала ожидаемого результата. Более того, попытка скачка привела к тому, что в 1933 г. (он стал первым годом второй пятилетки) темпы резко упали. Что было, то было. Можно лишь добавить, что это был первый пятилетний народнохозяйственный план в мировой истории, у тех, кто его составлял и выполнял, не было ровным счетом никакого предшествующего исторического опыта, на который можно было бы опереться. И даже такие ошибки не остановили ускоренный рост тяжелой промышленности. Индустриализация громадной отсталой страны, совершенная на основе самопожертвования революционного народа в течение двух пятилеток,- это исторический факт.
Но человек, собравшийся в далекий путь, не может долго бежать: надо переходить на шаг. Даже форсаж двигателя не может быть долгим: механизм сломается. Если уж искать задним числом упущенные возможности восстановления нормальных хозрасчетных отношений в промышленности, то не в начале индустриализации, а в конце второй пятилетки. Именно тогда имело смысл вернуться от исключительных экономических отношений к нормальным.
И впрямь: во второй пятилетке ненамного, а в третьей весьма заметно снизились темпы роста промышленности. Наиболее дальновидные стали задумываться над необходимыми изменениями методов хозяйствования. Почти забытый, но любопытнейший факт: в середине 30-х годов по распоряжению Серго Орджоникидзе на Макеевском заводе был проведен экономический эксперимент в области материального стимулирования, удивительно похожий на то, что мы делаем сейчас. Один из участников этого опыта, В. О. Чернявский, в наши дни рассказал о нем в своей книге "Эффективность экономических решений". Макеевка стала Меккой металлургов, ее опыт широко распространился в этой отрасли. Во всей стране, казалось, начался экономический ренессанс.
Тридцать шестой год! Как вовремя и как не ко времени было это предпринято. Скоро не стало Серго. Возврата к экономической норме не последовало. Почему? Не потому ли, что кому-то понравилось управлять нажатием кнопки - так просто и здорово. Все участники макеевского эксперимента были арестованы по ложному обвинению. А с 22 июня 1941 года административные методы управления хозяйством опять стали неизбежными, единственно возможными - на четыре года войны, а затем и на всю пятилетку восстановления, проходившую в условиях навязанной нам гонки вооружений.
В 1953-м закончилась война в Корее, грозившая в любой момент перерасти в мировую. К тому времени была ликвидирована атомная монополия США, из-за которой, как мы узнали позже, у американских политиков руки чесались показать мощь большой бомбы в той же Корее. Закончилось и послевоенное восстановление. То время можно считать своего рода рубежом, после которого основания для сохранения чрезвычайных мер административного централизма становились все более расплывчатыми.
Пятьдесят третий год. Считая с 1914-го - почти 40 лет, в течение которых целые поколения рождались и умирали в атмосфере почти непрерывного жестокого давления извне, когда само существование Отечества было под угрозой. Из этих четырех десятилетий одно полностью отняли большие войны: две мировых и гражданская, сопровождавшаяся интервенцией 14 держав. Было еще несколько "малых" войн. Еще десять лет заняло послевоенное восстановление (1921-1925 и 1946-1950 гг.). Еще пять лет - непосредственная подготовка к обороне страны, начиная с 1936-го, когда фашизм обрушился на Испанию, а затем покатился по Европе, чтобы наконец кинуться и через нашу границу. Итак, из четырех десятилетий лишь полтора было относительно мирных, когда военные столкновения если и случались, то лишь "малые", а большая война с окружавшими со всех сторон силами капитала если и осознавалась в принципе как неизбежная, то не стояла непосредственно у порога. Почти все эти относительно спокойные годы заняла форсированная индустриализация, подхлестываемая все тем же предвидением неизбежной в будущем войны.
За эти 40 лет привычка к исключению в экономике - не правилу - накрепко засела в умах. Ситуация чрезвычайная стала восприниматься как нормальная, потому что иной почти не видели. Но как раз в моменты относительного благополучия, в моменты более благоприятных объективных условий ровный ход экономики нарушался. Исчезали чрезвычайные условия - отпадали и чрезвычайные задачи, а с ними становились ненужными чрезвычайные методы. Те методы обеспечивали выполнение - любой ценой! - узкого круга задач, как правило в области тяжелой промышленности, а все прочее отбрасывалось как мешающее главному. Но в мирной жизни главным становилось все, за детские коляски начинали спрашивать, так же требовательно, как за доменные печи. Можно попытаться привычным ударным порядком вывести страну на первое место в мире по детским коляскам, но тут же всплывает проблема ниток - и чтобы непременно всех номеров и разных цветов. Позарез нужны узкие брюки, но едва лишь с ними разделались - подавай расклешенные. Насколько лет шла напряженная борьба за туфли и сапоги на платформе - газеты выстреливали гневными статьями, Госплан принимал постановления, институты разрабатывали материал и технологию, строились специальные цехи. Справились как раз к тому времени, когда покупательницам потребовались сапожки на шпильках. Оглушающий спрос на юбки "макси" обрушился одновременно с продолжающимся спросом на "мини", откуда-то выплыли еще "миди", и уже сам господь бог не растолковал бы, какое же теперь принимать постановление Госплану. Становилось очевидно: появился класс экономических задач, которые в принципе не поддаются решению посредством постановлений единого планового центра.
Превращение экономических задач из чрезвычайных в нормальные лишало чрезвычайные методы и социальной опоры. Лозунг "Время - вперед!" увлекал кого угодно, когда строили первую домну Магнитки. Все знали: во всем мире подобные печи есть только в Америке, да и те погашены по причине кризиса - а мы их теперь перегоним! Даешь 900 замесов в смену, чтобы догнать и перегнать! Даешь не спать ночами, чтобы крепить оборонную мощь! Но чтобы наполнить рынок юбками "макси"? Не вдохновляет. О нет, мир не лишился вдохновляющих целей. В жизни, как и прежде, есть место подвигу. Но сегодня это какое-то иное место, не то же самое, что вчера. Хозяйственные задачи - по крайней мере их большая часть - стали будничными. И перестали поддаваться решению прежними методами.
Уже к середине 50-х годов неблагополучие в экономике для всех стало явным. В общем, ведь верно ощутили в 1957 г.: нужна демократизация системы управления хозяйством. Но как поверхностно это было понято, как повернуто в старое русло! Пересадили администраторов на другие места, предприятиями стали командовать не из Москвы, а из областных центров - но командовать по-старому. Ничего не изменилось в самом главном - в экономических интересах и хозяйственных правах предприятий, в отношениях между ними. Но теперь уже вовсю шла экономическая дискуссия. В 1965 г. было принято решение о коренном изменении экономических отношений в сельском хозяйстве, затем началась экономическая реформа в промышленности. А на другой день после Пленума ЦК КПСС, принявшего решение об этой реформе, первого октября 1965 г., начался крупный эксперимент в строительстве. Он охватил двадцать семь предприятий и организаций в Москве.
В этом эксперименте испытывались уже не те или иные показатели, как бывало прежде. Не способы улучшить регламентацию работы предприятий - нет, искали пути освобождения от этой регламентации. Вспомним: тремя годами раньше инженер Е. Шварц из Коряжмы предлагал в своей дипломной работе новый показатель объема строительных работ, который не мешал бы правильно планировать фонд зарплаты. А участникам нового эксперимента вообще не стал", планировать сверху ни объем работ, ни фонд зарплаты. Из 30 прежних показателей плана, вязавших строителей по рукам и ногам, здесь оставил два: прибыль и отчисления в государственный бюджет. Место административного контроля занял контроль экономический. "Единым хозяином" (помните начало?) стал материальный стимул. И сразу стало очевидно, что этот метод гарантирует соблюдение интересов общества намного надежнее и действеннее.
Вот, например, домостроительный комбинат № 1 - самый большой из коллективов, принявших участие в эксперименте. Раньше на его заводах железобетонных изделий был вечный перерасход материалов, особенно цемента. Как ни ругали за это работников заводов - ничего не изменялось. Все привыкли считать нормы расхода невыполнимыми. При новой системе никто за перерасход не ругал - просто из-за него уменьшалась прибыль. Прибыль же стала не формальным показателем, а источником премий для всех. На заводах сразу же ввели чувствительную премию за экономию материалов - и через месяц перерасходов не стало.
А на Хорошевском заводе того же комбината стали сберегать и такие материалы, на которые никаких норм не было: никто за них раньше не спрашивал. Там оставалось много тарных досок. Раньше их просто жгли. Теперь тару частью стали восстанавливать, частью - перерабатывать на рейки. Нашли рядом покупателя этих реек - и каждый месяц стали получать сотни рублей дополнительной прибыли.
Все это простые вещи, можно было до них додуматься и раньше, но нельзя было осуществить. Чтобы сберечь материалы, рабочий должен затратить дополнительный труд. За труд надо платить. А платить премии за экономию материалов разрешалось только из фонда зарплаты - если там будет экономия. А там экономии никогда не бывает: мы помним, что все беды с незавершенным производством происходят как раз из-за погони за фондом зарплаты. Теперь же этот фонд коллективам - участникам эксперимента перестали планировать вовсе. При его расходовании вступил в действие один закон: экономическая целесообразность.
Инициатива тех, кто трудится,- это та лампа Аладдина, с которой в эпоху реформы решается любая из прежде неразрешимых хозяйственных проблем, если только инициатива развязывается всерьез, а не для виду. Взять хотя бы проблему сроков и "незавершенки" - ту наиболее тяжкую проблему, с которой начался наш рассказ. Она еще не решена, правда, в масштабах страны, потому что в этих масштабах еще не было реформы в строительстве. Но, скажем, в домостроительном комбинате № 1 такой проблемы нет, как нет и работ выгодных или невыгодных. От рабочих бригад план требует одного: быстрее, с наименьшими затратами и при высоком качестве сдать дом. От этого зависит благополучие бригады, монтажного управления, комбината - интерес у них единый. И многоэтажный дом строят и полностью отделывают за полтора-два месяца. Это не рекорд, а норма. А ведь и техника, и материалы, и детали - все здесь обычное. Необычен материальный интерес: платят не за безличные "объемы" - платят за готовую продукцию, за дом, сданный в эксплуатацию. Так платит монтажное управление рабочим, так платит заказчик монтажному управлению.
Правда, в промышленном строительстве применить такой метод сложнее, ибо там длиннее цикл сооружения объекта. Но и там это вполне возможно и нужно. Просто нельзя без этого. Проблема решится, когда строить быстро всерьез захотят миллионы строителей. Ведь именно такой процесс происходит и в промышленности, где реформа уже началась, где для включившихся в нее предприятий основным показателем объема стала реализованная, т. е. купленная, продукция. Куда девались излишние запасы незавершенной или даже готовой, но не проданной продукции - те самые запасы, с которыми годами ничего не могли поделать, несмотря на драконовские санкции банка! Теперь это все словно бы само исчезает.
Мне виделась хозрасчетная государственная строительная фирма, которая наделена своими оборотными средствами и дорожит ими, как своими, и заботится, чтобы они быстро оборачивались. Эта фирма берет подряд: в такой-то срок и за такую-то сумму построить для заказчика цех, завод или другой объект. Если строит быстрее и дешевле, чем предусмотрено нормами, - экономия либо существенная часть экономии остается в ее руках. Строит дольше и дороже - расплачивается из своей прибыли, уменьшает свои поощрительные фонды. Не так, как сейчас: дешевле сделаешь - все отберут в бюджет, дороже - возместят из государственного бюджета. Что-то не припоминаю случая, чтобы сделали дешевле...
А уж какой тогда будет контроль за проектировщиками - теми самыми проектировщиками, на которых сейчас валят - и не без причин - чуть не всю вину за просчеты в строительстве. Ведь правилом стало: любая крупная промышленная стройка обходится дороже, чем предполагалось по проекту. Даже средняя норма просчета определилась: примерно 30%. Треть! По стране - миллиарды и миллиарды. Здесь повинна система премирования, поощряющая за удешевление на бумаге. Но еще более существенная и более общая причина - безответственность проектной организации. Ее не заставят платить за просчет в смете, как и за другие ошибки. Не разорится и заказчик, если он примет недоброкачественный проект: он строит не на свои деньги - на госбюджетные. Ничего худого не будет и со строителями, которые возьмутся по такому проекту строить. А теперь представьте себе по-настоящему хозрасчетную проектную организацию, которая продает свою продукцию - проект - по-настоящему хозрасчетному промышленному предприятию, намеренному строить не за счет бюджетных ассигнований, а за счет своей прибыли или за счет возвратного кредита. При сделке присутствует подрядчик: по-настоящему хозрасчетная строительная фирма, которая получит деньги точным счетом-прибавки ждать не от кого. Тут не административный контроль "сверху" и не бесстрастная экспертиза - тут коллективы, кровно заинтересованные. Ни халтура, ни обман тут не пройдут.
Это, конечно, очень общая и очень неполная схема отношений. И, вероятно, не сразу, а по частям будут пускаться в ход элементы экономического контроля за деятельностью строительных организаций: платность производственных фондов, финансирование за счет кредитов и прибыли, аккордные подряды с расчетами за готовую продукцию, прибыль как стимул к расширению производства, ускорению строительства и повышению качества и т. п. И в эксперименте на московских стройках, конечно, не было возможности - да и не ставилась такая задача - решить сразу все проблемы. Но решено многое. Во всяком случае, этот эксперимент продвинулся по ряду направлений дальше той системы, которая была принята для промышленных предприятий, начавших работать по-новому. Но что особенно важно для начального периода реформы - эксперимент показал силу хозрасчета, показал плодотворность основной идеи: заменять мелочный административный контроль экономическим давлением и на этой основе предоставлять коллективам предприятий, строительным организациям большую самостоятельность.
Механизм самостоятельности работает безотказно. Это особенно наглядно проявилось при решении одного из самых острых вопросов: о планировании фонда зарплаты. Когда этот фонд перестали ограничивать "сверху", у строительных организаций появилась теоретическая возможность увеличить его. Однако произошло обратное. Расход зарплаты на каждый дом стал снижаться. Заметно возросла производительность труда. Рабочие сами стали просить повысить им нормы выработки. Инженеры предложили расширить их обязанности с тем, чтобы сократить линейный персонал.
Опять-таки люди и раньше знали, что могут полнее использовать свое рабочее время, повысить выработку даже при имеющейся технике - за счет лучшей организации труда, уменьшения "перекуров", ликвидации простой безалаберности. Но они знали, что в условиях жесткого ограничения фонда зарплаты сдельщина давно стала формальной и фактически заработки не повысятся сверх определенной средней величины, как бы ни шла работа. Будут "резать" наряды, повышать нормы, но заработать больше не дадут. Перспектива за более напряженный труд получать ту же зарплату никого не увлекала. Так и шло: низкая производительность - низкие заработки. Нужна была смелость, чтобы разорвать этот круг. А когда его разорвали, результаты сказались немедленно. Впервые же месяцы в коллективах - участниках опыта производительность труда возросла в среднем на 11%, зарплата - на 8 %.
Н. Фомичев, представитель института НИИМосстрой, наблюдавший за ходом эксперимента, так говорил при подведении первых итогов:
- Мы думали, что все участники эксперимента бросятся и нахватают себе фонд зарплаты побольше. Но, оказывается, есть экономические закономерности, которые ни один руководитель не может игнорировать. При новой системе самому коллективу невыгоден перерасход зарплаты.
Опыт убедил всех: давление экономической необходимости сильнее административного контроля.
Чрезвычайно поучительной была для меня беседа с Владимиром Николаевичем Галицким, директором домостроительного комбината № 1 - крупнейшего из предприятий, участвовавших в эксперименте. Во время этой беседы я вспомнил своего друга Саню Никитина, его героическую и безуспешную борьбу за единую строительную базу в Кузбассе, о которой шла речь в начале этого очерка. Галицкий объяснял мне структуру комбината: четыре монтажных управления, которые собирают дома из готовых деталей, четыре завода, которые поставляют этим управлениям все железобетонные детали, и управление комплектации. Я сразу спросил:
- А деревообрабатывающий завод? А автобаза?
- Нет их у нас. И не хотим иметь.
- Почему?
Галицкий объяснил. Оказывается, при имевшемся объеме строительства понадобился бы всего один деревообрабатывающий завод. И на этом единственном заводе пришлось бы производить все многочисленные виды изделий, без какой-либо специализации, без массового потока. Другое дело сборный железобетон: объем его потребления таков, что четыре завода загружены полностью при хорошей специализации, каждый из них выпускает всего один-два вида плит.
Экономическое давление в ходе эксперимента получилось неполное, одностороннее: от домостроительного комбината новые условия уже потребовали расчетливости, экономного ведения дела, а вот комбинат сам на своих поставщиков, в эксперименте не участвующих, еще не смог воздействовать рублем. И, несмотря на это, уже не захотел брать их под свой административный контроль. Даже неполный хозрасчет уже заставляет в большей степени исходить из государственных, а не из ведомственных интересов.
Хозяйственная жизнь многообразна и часто сама вдруг преподносит где-нибудь в виде готового опыта те самые решения, которые долго искали,- надо только уметь разглядеть искомое в том, что родилось само. Зародыш такого решения, очень нужного всем, мне хочется видеть в опыте домостроительного комбината № 1, хотя данный эксперимент и не ставил того вопроса, на который здесь найден частичный ответ. В составе этого комбината, кроме четырех заводов и четырех монтажных управлений, есть еще организация особого рода - управление комплектации. Для восьми самостоятельных предприятий и строительных организаций комбината - это коллективный снабженец, сбытовик, комплектовщик и диспетчер. На заводах и в монтажных управлениях нет снабженцев и сбытовиков, а на строительных площадках не бывает складов - даже временных. У производственников здесь одна забота - производство. Как это естественно и как необычно! Может ли мечтать строитель в любом другом месте не думать о снабжении? Да заботы о нем съедают больше половины времени у любого прораба, мастера. Но только не здесь. По графику - точно в назначенный час - приезжают панелевозы с деталями дома. С такой же точностью к началу отделки прибывают контейнеры с отделочными материалами, а к началу монтажа электрооборудования - контейнеры с электроарматурой, проводами и т. п. И не рулоны обоев или линолеума, не мотки проволоки - все заранее раскроено, склеено, подготовлено к установке на место. Все это работа управления комплектации.
Это управление - не административный орган, а предприятие, как любой из заводов комбината. И не только потому, что оно имеет свое производство: цех, где кроят, клеят, комплектуют материалы. Самое интересное заключается в том, что и чисто управленческие операции здесь производятся, как любое изделие на любом заводе, и продаются за плату заводам и монтажным управлениям. Продаются, как любая продукция, имеющая вещественную форму, со штрафами за брак и поощрением за высокое качество. Договоры с автокомбинатом, увязка работы заводов, монтажных бригад и транспорта, вся сложнейшая организация выполнения графиков, от планирования до диспетчеризации, снабжение заводов материалами - все это выполняет управление комплектации, и за все это ему платят заводы и монтажные управления, как платят любые покупатели любому поставщику обычной продукции. Им выгодно платить: их поставщик - специализированный завод по производству управленческих услуг. Он продает их дешево и с гарантией качества, а если промахнулся - есть с кого взыскать. Производи такие "услуги" вышестоящий начальник в виде обычной команды - с него много не взыщешь. А тут - равноправное предприятие.
Мы много пишем последнее время о прямых связях в народном хозяйстве, считая их последним словом администраторского прогресса. И многие понимают это так: прямые,- значит, без посредников, без дополнительных инстанций. А поняв так, начинают сомневаться и колебаться, ибо, по зрелом размышлении, видят, что без многих инстанций и посредников обойтись никак нельзя. Взять хотя бы сбыт продукции. Хорошо, если речь идет об изделии, которое производится на небольшом числе заводов, и круг потребителей тоже ограничен. Тогда возможны прямые связи в самом буквальном понимании этих слов. Ну а если - как чаще бывает - поставщиков десятки, потребителей - тысячи и возможных вариантов связей - миллионы? Что же, каждому заводу содержать свой главснабсбыт? Нелепо. И совершенно естественно им объединиться и коллективно содержать для себя один сбытовой орган и через него устанавливать связь с рынком. Это вовсе не противоречит идее прямых связей. Только не надо понимать их примитивно, не надо сводить все к отсутствию посредников. Это вопрос второстепенный, а главная цель заключается в том, чтобы все партнеры в этой цепочке, включая посредника, несли полную материальную ответственность за свои действия. В этом суть.
Было время, когда предприятия многих отраслей содержали таких посредников - они назывались синдикатами. Синдикат изучал состояние рынка, заключал договоры, искал новых потребителей - он специализировался на сбыте, мог делать эту работу хорошо, мог быть заводам полезен и получал плату за услуги. Но если работал плохо - платы не получал, и завод всегда имел право сбыть свою продукцию и помимо синдиката. Синдикаты были под контролем заводов, а не наоборот.
Итак, платные управленческие услуги на основе взаимной выгоды, а не административной подчиненности. Этот принцип обеспечивает высокую ответственность и в итоге - высокое качество управления. Кроме того, создается такая атмосфера, в которой бюрократу плохо, в которой бюрократизм чахнет.
Управленческие услуги на хозрасчете. Новая хозяйственная реформа берет и это из арсенала социалистической экономики 20-х годов. За последние два-три года в Москве, Ленинграде, Новосибирске и других городах появились хозрасчетные фирмы, которые торгуют услугами в области организации управления производством с помощью вычислительной техники. В ряде отраслей родились хозрасчетные фирмы научной организации труда. Есть в одном министерстве первый хозрасчетный главк. Хозрасчет все больше проникает в область услуг отраслям при создании новой техники, новых образцов продукции. Но нет еще настоящего, неформального хозрасчета в самой важной и обширной области экономических отношений - в области хозяйственных связей или, проще говоря, снабжения и сбыта. И вот ростки такого хозрасчета, первый ограниченный, но ценный опыт можно увидеть в работе управления комплектации домостроительного комбината № 1. И этим особенно ценен московский эксперимент - помимо успеха новой системы планирования и материального стимулирования в самом строительном производстве.
Не все в этом эксперименте блестяще удалось, не все уже решено - надо еще продолжать поиски. Но есть главный результат: еще раз подтверждена верность того общего направления, в котором двинулась наша экономика после мартовского и сентябрьского (1965 г.) Пленумов ЦК партии. Еще раз - как и экспериментами в промышленности, на транспорте - подтверждена великая сила раскованной инициативы людей, которым предоставлено не по бюрократической указке, а самим по-хозяйски решать, как лучше работать. Еще раз подтверждено, что не существует противоречия между планом и инициативой, что развитие инициативы означает не отрицание планирования, а лишь новые формы его, более соответствующие современной обстановке.
Конечно, экономическая реформа делает только первые шаги, путь ее сложен и долог. Есть много чисто практических вопросов, которые еще ждут ответа. Но едва ли не самая трудная проблема реформы - это проблема человеческих отношений, проблема понимания, что ли. Уж очень крут поворот к новому от того, с чем сжились десятилетиями. Не каждому - будь то прораб или министр - легко дается новый стиль, когда надо обо всем думать самому и подчиненных приучать к тому же. Не все хотят привыкать к такому стилю, а иные не хотят, потому что не могут. В открытую атаку против решений партийного пленума никто не ходит, но бывает, что - сознательно или по причине старого склада мыслей - выполняют эти решения формально, стараясь ничего не менять в самом существе.
В слова, обозначающие новые методы, нередко вливают старое содержание. Например, хозрасчет, суть которого в полной материальной ответственности предприятия за свою деятельность, рассматривают лишь как метод учета. В таком-то виде он и существовал все эти тридцать с лишним лет, когда не было хозрасчета настоящего, в ленинском понимании. Недаром же на сентябрьском Пленуме говорилось: хозрасчет был формальным. И план еще часто рассматривается как цель, а не средство. И признание стимулирующей роли прибыли кое-кому еще мыслится лишь как уступка, а не принцип экономической политики. Время от времени встречаешься с сожалениями: уходят, мол, героические времена бессребреников, приходит царство сухой расчетливости, когда человеком движет одна лишь погоня за рублем. И здесь во весь рост встает проблема правильного сочетания моральных и материальных стимулов. Ведь прибыль или зарплата - мощные средства воспитания. И никто не станет отрицать, что оплата труда - весьма существенный фактор бытия, того самого бытия, которое, как известно марксистам, определяет сознание. Когда человек старается работать лучше, а в ответ ему снижают расценки, снижают плату за труд - это воспитание, даже если человек бессребреник. Пусть он не жаден - просто он заключает, что труд его не нужен, и перестает стараться. Разве мало мы видели таких фактов? А вот на Краснопресненском заводе железобетонных изделий, что входит в московский домостроительный комбинат № 1, после начала эксперимента показали иной образец воспитания. Первые деньги из сверхплановой прибыли директор завода лично вручал рабочим на торжественном митинге. Это был праздник. Все видели, как ценится успешный труд всего коллектива и каждого человека в отдельности. Хорошее воспитание, социалистическое! И нет никакой нужды вести какую-то особую воспитательную работу вопреки материальным стимулам, преодолевая их воздействие на сознание людей. Не нужно это и, к счастью, безнадежно. Лучше позаботиться о правильном направлении материальных стимулов, чтобы они вели человека туда же, куда и самые высокие моральные побуждения. Хозяйственная реформа указывает именно такой курс. Остается двигаться этим курсом, не останавливаясь и не сбиваясь.
Этим заканчивался очерк в давней журнальной публикации. Он познакомил меня с Твардовским. Мимолетно сказанные тогда слова Александра Трифоновича по-особому окрашивают восприятие описанных проблем - о тех словах хочется рассказать. Твардовский позвонил мне незадолго до выхода номера "Нового мира" с этим очерком, коротко сказал, что очерк понравился. Однако, перечитав его сейчас, спустя годы, я вижу ясно: написано далеко не так хорошо, чтобы Александра Трифоновича привлекла художественная форма. Как написано - это он не мог высоко оценить. Остается - что написано. Тут я по-новому осмыслил слова, услышанные от него вскоре после того телефонного разговора.
До того я с Твардовским никогда не встречался, знаком лично не был. А тут через несколько дней, зайдя в редакцию за авторским экземпляром журнала, столкнулся с главным редактором "Нового мира" прямо на лестнице. Рядом оказался кто-то из знавших меня сотрудников, меня представили: вот тот автор, с которым вы на днях говорили по телефону. Сказал Твардовский всего одну фразу, которую я поначалу не понял:
- Смотрите, какой молодой, я представлял вас постарше.
Я, конечно, из другого поколения, намного моложе Твардовского, но он не был стар, а я не был разительно молод. В "Новом мире" было немало сотрудников примерно моего возраста. Почему же он именно мою молодость отметил?
Только потом до меня дошло: я показался ему не вообще молод, а молод для написанного очерка. Ну да, он же упомянул в телефонном разговоре, что его особенно заинтересовало извлечение из истории об опыте синдикатов 20-х годов. Не зная, как я писал очерк, совсем не зная меня, он зато прекрасно представлял громадную разницу в жизненном опыте поколений - своего и моего. Речь была даже не о том, что я не мог лично видеть описанные мной объединения 20-х годов (достаточно было взгляда, чтобы убедиться, что я родился после того, как они сошли со сцены). Речь была о том, что и литературой-то о них как следует заняться едва ли я мог додуматься сам. Поколению, вступившему в трудовую жизнь в 50-е годы, неоткуда было услышать о самом существовании синдикатов, вообще о том, что социалистическое хозяйствование когда-то было иным.
Твардовский совершенно точно ощутил, как было дело: сам я невесть когда докопался бы до этого материала. Тут было схождение, был счастливый случай, была нечаянная стыковка исторической памяти. Эта память явилась мне в обличье Моисея Ефимовича Кобрина, учившего уму-разуму многих из тех, кто писал об экономике в годы экономической дискуссии начала 60-х. Удивительно богата была его жизнь. В 1920 г. он служил в штабе тыла Западного фронта, встречал командующего фронтом Тухачевского. Был после гражданской войны заместителем председателя Смоленского совнархоза - в годы, когда систему совнархозов возглавлял Ф. Э. Дзержинский. Еще при жизни Феликса Эдмундовича был взят в центральный аппарат ВСНХ и начинал там работу под началом В. Н. Манцева - одного из ближайших соратников Дзержинского по руководству промышленностью. В годы первой и второй пятилеток Кобрин был заместителем председателя Главметалла и не раз выполнял личные поручения наркома Серго Орджоникидзе. Он прошел школу, помогавшую с легкостью разбираться в проблемах, ставивших в тупик нас, молодых. Я знал его только пенсионером, персональным пенсионером. Но не могу забыть, как однажды приехал в Вильнюс в составе бригады "Экономической газеты" проводить очередной наш "Деловой клуб" - и первый вопрос принимавших нас хозяев был: а Кобрин с вами приехал? Перед вильнюсцами была группа штатных сотрудников газеты во главе с заведующим отделом, но их интересовал отсутствующий - нештатный корреспондент.
Читателям не было дела до наших должностей - они судили по статьям в газете. Статьи Кобрина были самые интересные. Между прочим, именно он первым в нашей печати высказал идею об установлении прямых связей между предприятиями-поставщиками и потребителями. За прошедшие с тех пор двадцать с лишним лет идея стала общепризнанной, тысячи раз повторена, частично вошла в практику, предложена уже и для международного сотрудничества в рамках СЭВ. 1 мало кто помнит теперь, что в начале всего была статья Кобрина в "Экономической газете" - там эта идея была сформулирована в самом заголовке: "О заказах, отказах и прямых связях".
В 1967 г. в "Коммунисте" появилась наша с Кобриным совместная статья о проблемах экономической реформы. В ней упоминалась и тема, которой Кобрин надоумил меня заняться плотнее: синдикаты. А Кобрин умер незадолго до того, как вышел номер "Коммуниста" с той статьей. Но история продолжала являться передо мной в обличье живых людей. Некоторое время спустя я написал о синдикатах подробнее, когда взялся за изучение их истории по документам. И в ответ на новую публикацию получил письмо от В. Я. Канторовича. Старый писатель сообщал мне то, что я, к стыду своему, не узнал раньше, хотя это имело прямое отношение к моей теме. Дело в том, что Владимир Яковлевич Канторович не сразу стал писателем. Сначала он был экономистом, и довольно известным. В 1928 г. вышла его книга "Советские синдикаты" с предисловием Станислава Густавовича Струмилина.
Тут же я выписал эту книгу в Ленинке, прочитал ее и поразился, насколько современны воззрения, выраженные в ней. Канторович в 20-х годах высказывал те мысли об объединениях, до которых в горячих спорах дорабатывались экономисты 60-х.
Все сильнее притягивала история первых шагов социалистической экономики - шагов, сделанных при Ленине и сразу после Ленина, когда промышленностью страны руководили Дзержинский, за ним Куйбышев, потом - Орджоникидзе. В поисках документов я добрался до "Торгово-промышленной газеты" - органа ВСНХ 20-х годов. И на первой же раскрытой странице бросилась в глаза подпись под статьей: "инженер В. Канторович". В начале 20-х годов эта подпись в газете Дзержинского встречалась очень часто. Потом на страницах газеты закипела полемика по вопросам борьбы за режим экономии. В отчетах о заседаниях руководящих органов промышленности все чаще появлялось имя того, кому Дзержинский доверил заниматься основными экономическими вопросами,- заместителя председателя ВСНХ В. Н. Манцева. А затем среди имен его сотрудников, выступавших вместе с ним, встретилось: "М. Кобрин". К тому времени, когда я добрался до этих материалов, уже не стало и Канторовича. Но история вернула мне тех, кто учил меня заниматься историей.
Однако все это произошло позже, в середине 70-х, когда неуспех реформы 60-х годов стал уже вполне очевиден, и ясно стало, что для новой попытки потребуются и более глубокие научные поиски, и более основательное изучение прошлого опыта. А в 60-х я еще верил в возможность успеха, о чем говорит и приподнятый, местами почти восторженный тон старого очерка.
Но время шло, и появлялось все больше признаков торможения реформы. Казалось, возведение ее здания остановилось на первом этаже и дальше не двигалось. Газеты, начиная с "Правды" и "Известий", все чаще заявляли, что реформу сдерживает тот самый орган, который создан для ее проведения: Межведомственная комиссия при Госплане СССР. Говорилось об этом и в упомянутой нашей с Кобриным статье в "Коммунисте": мы доказывали, что выпущенная комиссией методика (имевшая силу обязательной для предприятий инструкции) противоречит решениям Пленума ЦК КПСС о реформе. Невыполнение, может быть, даже сознательный саботаж решения высшего органа - тяжелое, редкое в нашей партии обвинение, к тому же прозвучавшее не раз. В данном случае оно имело еще более редкий результат: никакого результата. Казалось, те, кто принял решение о реформе, утратили всякий интерес к ней.
А может быть, это вовсе не казалось? Продолжение реформы сулило немало хлопот, которые могли показаться не такими уж необходимыми: ведь уже в самом начале ее были получены неплохие результаты. Происходившее три пятилетки снижение темпов роста общественного производства в середине 60-х годов было приостановлено, темпы несколько поднялись - можно было удовлетвориться этим. Правда, серьезные экономисты доказывали, что успех непрочен, реформа еще не успела копнуть глубоко. Но в разговорах "для узкого круга" - среди хозяйственных руководителей высшего уровня укрепилась успокоительная версия, которую мне не раз приходилось слышать от тех, кто в нее поверил. Согласно этой версии, дело было вовсе не в реформе и вообще всякие реформы - от лукавого. Главным достижением они считали то, что одновременно с решением о реформе Пленум ЦК постановил ликвидировать совнархозы и восстановить министерства. Выходило, что министерства-то и навели порядок, дальше все пойдет как по маслу - нечего и голову ломать.
Я был среди тех, кто не сомневался в обратном: без продолжения реформы толку не будет, а министерства, напротив, больше мешают предприятиям, чем помогают. Сейчас-то об этом спорить не приходится, достаточно заглянуть в статистические справочники, чтобы увидеть плоды "министерского" правления после остановки реформы. Но тогда не было этого аргумента, который получен безмерно дорогой ценой - ценой двух десятилетий застоя. В поисках аргументов я отправился на предприятие, выбрав одно из тех, которые начинали реформу самыми первыми и успели исчерпать ее поверхностный эффект. Это был Московский завод тепловой автоматики (МЗТА).
Здесь, как и всюду, первой ощутила действие новых экономических рычагов коммерческая служба. Здесь постарались освободиться от запасов готовой продукции на складах, упорядочили ее отгрузку и оформление платежных документов, уменьшили запасы материалов и деталей, продали часть ненужного оборудования. Именно поэтому, впервые месяцы рост реализации превысил рост производства, а прибыль увеличивалась еще быстрее.
Экономисты считали, что это поверхностный эффект. "Поверхностный" - сказано не в осуждение. Неподвижные запасы ценностей всех видов в целом по стране уже тогда были велики, и неподвижность эта съедала немалую часть возможной прибыли. Ускорить их оборот - важнейшая задача, и хорошо, что реформа решала ее. Поверхностность же вот в чем. Во-первых, этот резерв можно использовать только раз: сегодня продажа запасов увеличила реализацию, а завтра этих запасов уже нет. Во-вторых, ускорение оборота почти ничего не меняло в самом производстве. В первые месяцы можно было этим обойтись, а что дальше?
МЗТА работал по-новому более двух лет. Рост основных экономических показателей был быстрым и надежным. В 1966 г. объем производства увеличился на 14% при некотором сокращении численности работающих, в 1967 г.- почти на 20% при неизменной численности. Прибыль возросла в первом году реформы на 29%, а во втором - на 30.
Как это достигнуто? Мне показывали: вот здесь трубка была стальная - заменили пластмассовой. Негде было взять такие трубки - поехали во Владимир на химический завод, рассказали о нужде. Там заинтересовались: можем делать, но нет станка. Тогда сами сделали этот станок и отдали владимирцам. Так совершилось еще одно "оргтехмероприятие", нашлась еще одна прибавка к прибыли. За год переработка пластмасс на МЗТА утроилась. Никакие приказы, никакие лекции о пользе химии не дали бы этого эффекта, рожденного сознанием прямой выгоды - выгоды для коллектива, целиком совпадающей с интересами государства. Технический прогресс стал кровным делом каждого.
Со временем все более четко стало проявляться и другое полезное действие реформы: заинтересованность предприятия в расширении производства. Завод сам стал искать новых потребителей и новые виды продукции. Ах, как редко бывало это до реформы! Мы знали другое: как трудно "забить" в план предприятия новое изделие, какой железной стеной порой вставали на пути новой техники те, кто должен ее выпускать.
Ныне устремления на МЗТА стали прямо противоположными: во все концы летели гонцы в поисках рынков сбыта. Поначалу завод обеспечивал приборами только электроэнергетику. Это создало ему трудности в сбыте. Ведь котлы на электростанциях сейчас строят большие, значит, количество их невелико и приборов нужно не очень много. Хороший технический и экономический кругозор - вот что помогло работникам завода найти выход.
Оказалось, что выпускавшийся ранее для электростанций регулятор температуры ЭРСС можно использовать и в молочной, и в стекольной промышленности, электронный бесконтактный регулятор - в металлургии, а вновь созданный высокоточный регулятор температуры - в электротехнической. Расширились не только возможности сбыта приборов, но и возможности создания новых приборов и систем на базе имеющихся. В проектных институтах Госстроя еще только задумались, как быть с тысячами микрокотлов в коммунальных котельных - тысячи людей следят за их температурным режимом,- когда пришли конструкторы МЗТА и предложили систему автоматики.
Завод хорошо поработал эти два года, развернулся в новых условиях без прежней оглядки. Коллектив почувствовал себя настоящим хозяином. И, как хороший хозяин, увидел то, на что раньше, может быть, и не обратил бы внимания. Увидел, что в будущем не все пойдет гладко. Резервы, известные и прежде, но подбиравшиеся не спеша, теперь быстро пошли в дело. На первый год необходимую экономию за счет улучшения техники набрали без труда, на второй - лишь чуть труднее. Но вот начался третий год - и дело шло уже со скрипом. Что же, выходит, тупик? Нет. Просто реформа не дает один раз что-то придумать и успокоиться. Она заставляет искать новые пути постоянно. Другие предприятия могут и не почувствовать этого еще несколько лет, пока не подберут резервы, лежащие на поверхности. Но пионерам реформы приходилось уже задумываться, как быть дальше.
Можно было покупать более сложную технику, например станки с программным управлением вместо обычных. Но один такой станок обеспечит суточную потребность завода за несколько часов, а потом будет стоять. Для закупки такого оборудования должны объединяться несколько заводов. И не только для этого. Едва ли выгодно держать на МЗТА в небольших размерах почти все мыслимые виды производства: металлообработка и точное литье, гальваника и обработка пластмасс. Межзаводская специализация дала бы тут больше, чем любая рационализация внутри завода.
Впрочем, не только технический прогресс ставил проблемы, выходящие за пределы предприятия. МЗТА делал новейшие современные приборы, а метод продажи их - средневековый: россыпью. Здесь можно было купить в отдельности любой прибор для автоматизации управления котлом, но нельзя сказать так: у меня такой-то котел, продайте комплект приборов для него. Завод отвечал: мы не знаем, какие приборы в него входят, дайте проект автоматизации. А потребителю негде взять проект. Если он покупает один котел, смешно ради этого создавать проектное бюро. АЛЗТА автоматизировал тысячи тепловых установок - и тоже не имел проектного бюро. Это уже не смешно. Столь же странным было отсутствие шеф-монтажной группы: многие приборы сложны, потребители не могут их сами наладить.
Поставщик тепловой автоматики должен проектировать, комплектовать, поставлять в комплекте и вести шеф-монтаж целых систем, а не только продавать отдельные приборы. Но тогда необходимо соединение усилий нескольких предприятий, ибо МЗТА ни одну сложную систему приборов не изготовлял от начала до конца сам.
Помехи внешние, которые завод сам устранить не может, были не только в сбыте. В новых условиях у предприятия вроде нет причин избегать новых изделий. Но одна причина для осторожности, все же осталась. Это - трудности снабжения. Освоить продукцию - значит найти поставщиков новых материалов и комплектующих изделий. А где их взять? Пионеры реформы шли к потребителю сами с предложением своего товара. Но многие поставщики МЗТА жили по старинке. Из-за этого было нелегко даже старое изделие удержать в программе, не то что новое освоить.
При мне принесли на завод письмо от одного из поставщиков. Маленький листок, пять строк текста: в связи с прекращением выпуска конденсатора такого-то будете со второго квартала получать другой. Казалось бы, что за беда: другой тоже годится. Но вот что это означало для МЗТА: 1) другой конденсатор на рубль дороже - за год это потерянные десятки тысяч рублей, 2) другой конденсатор иначе крепится. Надо срочно оторвать от дела несколько конструкторов, чтобы внести изменения в прибор, 3) по той же причине будет лихорадить конвейер и заменится часть оснастки, 4) с годами накапливается множество исполнений прибора, которые не улучшают его свойств, но усложняют поставку запасных частей.
И добро бы это вызывалось соображениями технического прогресса, улучшало свойства прибора. Нет - так, ни за что ни про что наносился удар по производству. По идее, за это должны отвечать снабженческо-сбытовые главки Госснаба. Но практически они даже если и числятся хозрасчетными, то лишь формально, ибо никакой материальной ответственности не несут.
Где-то в Союзглавэлектро сидел инженер, который фиксировал, сколько нужно приборов, производимых на МЗТА. В другой комнате того же главка другой инженер должен был согласовать с этим количество реле для приборов. Согласовал? Нет. Реле по фондам на 1968 г. никак не хватало - хоть останавливай завод. Кто-нибудь решал этот вопрос? Никто. Кто-нибудь отвечал? Никто.
На 1967 г. МЗТА просил 14 тыс. контакторов определенного типа. Снабженческо-сбытовой главк выделил 7 тыс.: больше нет и не просите, деталь дефицитная. Тогда обратились прямо к заводу-поставщику и немедленно получили согласие изготовить все 14 тыс.
Снабженцы МЗТА грезили о прямых связях. Слова эти были в ходу, даже в моде, но самих-то прямых связей в практике оставалось крайне мало. Вся организация снабжения и сбыта оставалась приспособленной к обстановке вчерашнего дня, когда заводские снабженцы писали дутые заявки и тащили на склад все, что попадало под руку: запас кармана не тянет. Теперь производственные фонды стали платные. Теперь думали о том, как бы распродать запасы. Вот цифры в целом по Главпромприбору, которому был подчинен и МЗТА. В 1966 г., когда реформа только начиналась, 24 завода этого главка запросили в заявках на будущий год 3 тыс. единиц нового оборудования. В 1967 г., когда на новую систему перешли все, а многие уже успели "повариться" в ее котле, эта цифра упала до 1,3 тыс. Потребность снизилась? Нет, скорее возросла, ибо обновление оборудования на всех заводах ускорилось. Просто не стало дутых заявок.
Борьба за прибыль заставляла предприятия беречь материальные ценности. Мы еще не осознали, в какой огромной степени это может изменить прежние представления о дефицитности самой различной продукции. Но ясно было, что организация хозяйственных связей должна существенно усовершенствоваться. Однако перемен не последовало. Правда, на заводе прослышали, что Госснаб принял решение об эксперименте: перевести на прямые связи некоторые виды продукции, поставляемые Союзглавприбором, но... при наличии фондов. Тех же щей да пожиже влей.
В пору, когда множество предприятий стало отказываться от ненужных им изделий, сохранялась вся громоздкая система контроля, имевшая единственную цель: не заказали бы лишнего. Как и прежде, вместе с заявками на будущий год приходилось составлять обоснования норм расхода материалов. На каждое изделие МЗТА - целый том обоснований в сотни страниц. Чтобы подготовить все это, 45 технологов и 15 конструкторов завода трудились четыре месяца. Затем двести томов в семи экземплярах шли с завода в разные адреса. Один из этих адресов - ближайшая руководящая инстанция: Главпромприбор Министерства приборостроения, средств автоматизации и систем управления СССР. Это же и одна из инстанций, утверждавших нормы. Я спросил у начальника главка: зачем эти обоснования, у вас же не хватит людей прочитать эти тома хотя бы с одного завода.
- А нам и не нужно. Эта система не нами придумана, отменить ее должен Госснаб СССР.
Оставим в стороне то обстоятельство, что система административного контроля и до реформы не всегда достигала своей цели: запасы все равно раздувались. Забудем чудовищную растрату труда при писании бумаг. Главный-то вред вот в чем: система централизованного распределения всех материалов, сохраняемая будто бы по причине их дефицитности, сплошь и рядом сама эту дефицитность порождала. Невозможность получить что-либо среди года заставляла предугадывать неожиданные надобности, которые предугадать невозможно,- и писали заявки "про запас".
Прямые связи - мечта снабженца. Ну ясно, когда МЗТА годами скупал у таллиннского завода "Ильмарине" большую часть магнитных контакторов МКРО-58, тут сохранение посредника, пишущего наряды,- просто бюрократический анахронизм. Ну а если продукция массовая, если поставщиков десятки, а потребителей тысячи, что же - каждому заводу содержать свой главснабсбыт? Нелепо. Значит, посредник нужен. А как же прямые связи? Они тоже нужны. Только XXIII съезд партии поставил задачу шире: постепенный переход к планомерному распределению средств производства путем оптовой торговли.
Торговля вместо "карточной системы" может включать и прямые связи, и более сложный путь - через посредников. Само предприятие выберет, что ему выгоднее. Но посредник должен быть не прежний, ни за что не отвечающий материально, никак не зависящий от предприятий. Он должен быть на хозрасчете, то есть продавать полезные услуги, получать за это деньги и иметь прибыль, а если торгует плохо - расплачиваться своей прибылью. Это будет объединенный представитель экономических интересов предприятий.
Я подводил итоги услышанного. Более глубокое совершенствование техники не всегда под силу одному заводу- нужно объединение. Снабжение современного производства, освобожденное от бюрократической централизации, в то же время не допускает стихийной "самодеятельности" разобщенных потребителей: нужно объединение. Сбыт в одиночку - тоже плохая коммерция. И для сбыта необходимо объединение.
Объединение, объединение, объединение. Это был второй этаж, где плуг реформы мог вскрыть новые резервы. Но в чем содержание объединения и какими должны быть его формы? Ответ на эти вопросы искали всюду: на заводе, в главке, в министерстве.
Идея производственного объединения - в разных целях, в разных формах - уже тогда владела умами многих хозяйственных руководителей. Московский завод тепловой автоматики (МЗТА) в этом смысле не был исключением. Инженеры завода обосновывали необходимость объединения по-разному. Одних больше волновала подетальная специализация: объединить бы с другими заводами карликовые производства пластмасс, литья и т. п. Другие ставили на первое место интересы сбыта. В целом вырисовывалась примерно такая структура: два-три завода, большое конструкторское бюро, проектное бюро, группа шеф-монтажа, единая коммерческая служба.
Но... Главное "но" заключалось в том, что ни другие заводы, ни главк и министерство с таким объединением не были согласны. В то же время все соглашались с тем, что надо активнее разрабатывать резервы "второго этажа" реформы, т. е. решать не только внутризаводские задачи, но и межзаводские.
В министерстве не считали удовлетворительной и нынешнюю организацию сбыта продукции - через главки Госснаба, которые ни за что не отвечают перед предприятиями. Министр повторил мне идею, которую он уже высказывал прежде: за сбыт продукции отрасли должно отвечать министерство. Организационно это мыслилось так. При министерстве создается хозрасчетный сбытовой главк, который скупает у заводов отрасли их продукцию на основе договоров, предусматривающих взаимную материальную ответственность за точное выполнение обязательств.
Как видим, министерство тоже стояло за объединение многих производственных и коммерческих функций, но формы этого объединения видело иные, чем завод. А нельзя ли найти такие пути, которые позволили бы использовать самое ценное в предложениях обеих сторон? Взять хотя бы межзаводскую подетальную специализацию. Конечно, крупные производства, создаваемые для всего министерства, должны быть, как правило, эффективнее, чем то, что могли бы создать два-три небольших завода, объединившись вокруг МЗТА. Но эти крупные производства строятся за счет централизованных капиталовложений, строятся годами. Они будут не очень маневренны и, очевидно, выгодны лишь при выпуске самых массовых изделий. Найдется, вероятно, и такая продукция, выпуск которой удобнее объединять где-то на среднем уровне между одним заводом и целой отраслью.
Но вот вопрос: надо ли для этого сливать в одну фирму заводы, у которых выявится такой общий интерес? У заводов теперь был фонд развития, который, кстати, обычно не использовался полностью. Могут же, скажем, два соседа договориться: объединить часть средств своих фондов развития и создать, к примеру, на одном укрупненный участок литья под давлением, на другом - цех пластмасс. Каждый гарантирует другому поставку нужных ему изделий в меру его паевого взноса. Такая кооперация никаким законом не запрещалась. Но практических сдвигов не было.
Есть и в коммерческой работе возможности объединения. Напомним: кое-кто считал полезным создать при министерстве отраслевой хозрасчетный главсбыт. Особый главк для сбыта. Заметим, что вопрос этот не специально отраслевой, а общий, принципиальный. Ведь намечался переход к оптовой торговле средствами производства. Едва ли кто-нибудь представлял будущую систему оптовой торговли как многократно увеличенный Тишинский рынок, где сотни тысяч поставщиков и потребителей блуждают без руля и без ветрил, разыскивая друг друга. С другой стороны, здесь не годится и организация, рожденная для противоположной цели: фондового распределения продукции. Где же золотая середина?
Многие видели ее в соединении управления производством и управления сбытом. Сентябрьский (1965 г.) Пленум ЦК КПСС установил, что предприятие должно отвечать не за валовую, а за реализованную продукцию. Иначе говоря, тот, кто производит, должен отвечать за сбыт - таков принцип реформы. Ну, а тот, кто управляет производством,- может ли не управлять сбытом? Ответ на этот вопрос имел прямое отношение к выполнению другой задачи, поставленной тогда: к переводу отраслевых промышленных главков на хозрасчет.
В стране появились десятки хозрасчетных главков, а в приборостроении - все до одного. И для них уже Межведомственная комиссия при Госплане СССР писала методики, ставила четкие границы. Создался таким образом эталон. В чем же видели хозрасчетную сущность главков и чем они на хозрасчете управляли?
Первейшим признаком "хозрасчетности" главков часто считали то обстоятельство, что средства на их содержание поступали не из государственного бюджета, а от предприятий. Однако многие экономисты справедливо считали эту сторону дела сугубо формальной. Ведь деньги списывались со счетов предприятий механически, без всякой связи с количеством и качеством труда работников главка.
Далее, главк стал централизовать фонды развития и мог расходовать их в интересах всей подотрасли. Это работа полезная, но мало связанная, собственно, с хозрасчетом, суть которого в том, что данный коллектив живет на доходы от продажи своей продукции. Какова же продукция главка? Только одна: управленческие услуги. К их оплате имеет отношение последняя сторона хозрасчета главка: выплата премий его сотрудникам при выполнении плана подчиненными предприятиями. Каковы же те конкретные усилия работников главка, от которых зависит выполнение плана предприятия?
Как известно, первейшая обязанность аппарата управления отраслью - проведение единой технической политики. В главке каждым заводом ведает один инженер, именуемый куратором. Точнее - один куратор на три-четыре завода. Предположим, что МЗТА - в ведении лучшего из кураторов Главпромприбора. Кому на заводе он может дать технический совет? Ведь там грамотные инженеры в каждом цехе, а затем еще отделы заводоуправления, отдел глазного технолога и, наконец, 120 человек в конструкторском отделе во главе с доктором наук. Может ли один человек любой квалификации знать о заводской технике что-либо, чего не знает сам коллектив, имеющий таких специалистов?
Организация производства и труда, подбор кадров? Вот здесь главк делал многое - для мелких и отставших заводов. Им нужна была его помощь. Но МЗТА - столичный квалифицированный завод, один из крупнейших в отрасли, в "пожарной" помощи не нуждался. Если он чего и не осиливал сам по части организационной так это сложных комплексных проектов научной организации труда и управления. Но такой работы и в главке никто не делал.
Чем дальше, тем яснее становилось, сколь мало смысла было в распространенном тогда утверждении, будто министерства нужны для ускорения технического прогресса, для руководства технической политикой отрасли. Даже на таком не слишком большом заводе, как МЗТА, было во много раз больше специалистов самой высокой квалификации, чем в министерстве. Политика развития тепловой автоматики делалась на заводе, в его КБ,- министерство тут было ни при чем. Однако те крохи власти над производственными ресурсами, которые поначалу дала предприятиям реформа, все больше уплывали от них обратно, в руки ведомственного аппарата. Реформа не остановилась на полдороге - она обратилась вспять. Экономистам оставалось ждать новой попытки и готовиться к ней. Все более значительный интерес вызывало обращение к документам прошлых десятилетий. Выяснилось, что даже дипломированные экономисты не знают: какие реформы бывали прежде, зачем они были нужны и что из них получалось? Этому не учили в ту пору в университетах и институтах. До середины 60-х годов рядовому экономисту (как и историку) был неведом сам факт, что бывает два типа социалистических хозяйственных систем: хозрасчетная и административная (ограничимся пока этими упрощенными названиями). В пору нашего студенчества мы мыслили иными категориями: есть капиталистическая система хозяйствования и есть социалистическая, превосходящая первую по всем статьям и развивающаяся поступательно, всегда прямо вперед и выше, по пути все большего усиления в ней коммунистических черт. Социалистическая - одка-единственная, а если не единственная, если чем-то отличающаяся от начертанного вождем образа, значит, ошибочная и идущая к неминуемой беде.
Реформа, сама мысль о ней, а тем более ее практика ломала эту идеальную конструкцию в наших умах, уже подточенную и предшествовавшей дискуссией. Реформа явно содержала попытку возродить многие принципы ленинской экономической политики. Но ведь те принципы сложились еще в начале 20-х годов - а потом куда они делись? Вроде не было никакого решения об их отмене. Реформа была, об антиреформе мы не слышали - как же получилось, что вновь нужна реформа? Экономисты, историки, социологи принялись заново открывать для себя пройденный страной путь, заново оценивать накопленный и старательно забытый опыт.
Эта работа была нелегкой, потому что рядом с молодыми почти не было свидетелей не такого уж дальнего прошлого, которые хотели бы (и умели) разъяснять непонятное. И еще потому, что мы то и дело натыкались на имена, которые все еще оставались под запретом,- не имена даже, а клички: "кондратьевщина", "чаяновщина", "правый уклон" и т. п.- без аргументов, без доступа к "порочным" текстам, без права на сомнение или хотя бы вопрос. И наконец, работа возрождения прошлого была трудна еще потому, что картина этого прошлого оказалась огромной, едва обозримой. Исторический опыт социалистического строительства, насчитывавший лишь десятилетия, оказался неисчерпаемым. Новое прочтение его требовало времени.
Что же могло узнать о прошлом поколение, жаждавшее полной правды? В пору застоя - только то, что не было связано с именами, запрет на которые сохранялся еще с 30-х годов. Даже многие материалы, остававшиеся доступными в библиотеках, невозможно было использовать в пропаганде или научных трудах: не печатали. Только после апреля 1985 г. экономисты получили возможность осмыслить опыт прошлого в полном объеме. Вот что они узнают теперь.
бетонные заводы Мека - Сеть заводов Бетон. . оформить кредитную карту
|
ПОИСК:
|
При использовании материалов сайта активная ссылка обязательна:
http://economics-lib.ru/ 'Библиотека по истории экономики'