Вместо предисловия

В первой половине XX в. капитализм в Восточной Европе оказался неспособным к руководству обществом, еще не завершив выполнение своей исторической миссии. Он рухнул, не переварив до конца феодальную, а кое-где и патриархальную цивилизацию - материальную и духовную. Пришедший на смену общественный строй вынужден был включить в число первейших своих забот довершение работы, не выполненной капитализмом.

Передовые люди революционной России хорошо понимали это. О вероятности подобного пути революции, о его опасностях, о задачах революционной партии в подобных условиях предупреждали классики марксизма. Ф. Энгельс писал еще в 1853 г.: "Мне думается, что в одно прекрасное утро наша партия вследствие беспомощности и вялости всех остальных партий вынуждена будет стать у власти, чтобы в конце концов проводить все же такие вещи, которые отвечают непосредственно не нашим интересам, а интересам общереволюционным и специфически мелкобуржуазным; в таком случае под давлением пролетарских масс, связанные своими собственными, в известной мере ложно истолкованными и выдвинутыми в порыве партийной борьбы печатными заявлениями и планами, мы будем вынуждены производить коммунистические опыты и делать скачки, о которых мы сами отлично знаем, насколько они несвоевременны. При этом мы потеряем головы,- надо надеяться, только в физическом смысле,- наступит реакция и, прежде чем мир будет в состоянии дать историческую оценку подобным событиям, нас станут считать не только чудовищами, на что нам было бы наплевать, но и дураками, что уже гораздо хуже. Трудно представить себе другую перспективу. В такой отсталой стране, как Германия, в которой имеется передовая партия и которая втянута в передовую революцию вместе с такой передовой страной, как Франция,- при первом же серьезном конфликте, как только будет угрожать действительная опасность, наступит черед для этой передовой партии действовать, а это было бы во всяком случае преждевременным. Однако все это не важно, и самое лучшее, что можно сделать,- это уже заранее подготовить в нашей партийной литературе историческое оправдание нашей партии на тот случай, если это действительно произойдет"^*

^* (Марк с К., Энгельс Ф. Соч., т. 28, с. 490-491.)

Заметим, кстати, насколько позиция Энгельса 1853 г. выше позиции русских меньшевиков года 1917-го: даже перед лицом неизбежного (по представлениям XIX в.) поражения революционная партия не смеет уклоняться от исторической ответственности, от взятия власти. Однако Ленин, большевики смогли добиться большего. Поворот от "коммунистических опытов" и "скачков" времен "военного коммунизма" к новой экономической политике помог не только уберечься от того, чтобы "потерять головы". Был найден путь, который позволял передовой партии сочетать неизбежное выполнение общереволюционных, общедемократических задач с движением к собственным целям пролетариата, к социализму. Это был путь "смычки", союза рабочего класса с крестьянством. В. И. Ленин писал: "Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры... то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и советского строя, двинуться догонять другие народы"^*. Социалистическая революция в России бралась сама выполнять часть той работы по развитию цивилизации, которую в западных странах выполнил капитализм. Речь шла при этом о развитии цивилизации и материальной, и духовной. Индустриализация и культурная революция стали главными звеньями этих общецивилизационных (т. е. не специфически социалистических) свершений революции в нашей стране. В многонациональном государстве к этому не могло не добавиться решение национального вопроса. А рядом со всем этим постоянно стояла еще одна насущнейшая забота: защита Отечества либо подготовка к обороне страны от возможного нападения.

^* (Ленин В. И. Поли. собр. соч., т. 45, с. 381.)

Социалистическая индустриализация, социалистическая культурная революция, социалистическое решение национального вопроса, говорим мы. И правильно говорим. Это справедливо не только потому, что в нашей стране, в отличие от Западной Европы, эту историческую работу выполнил не капитализм, а социализм. Это справедливо и потому, что под руководством рабочего класса эта работа выполнялась, естественно, не так, как под руководством буржуазии. Социализм делал эту работу по-своему, во многих отношениях делал ее лучше, а главное - должен был делать ее быстрее.

В историческом сознании нашего народа особенно глубоко отпечатались два события, в которых проявилось превосходство социализма в экономической области. Первое из них - это социалистическая индустриализация, и в особенности первая пятилетка. Тогда всю мировую экономику поразила великая депрессия, и только наша страна шла вперед. Тогда в Соединенных Штатах промышленная продукция сократилась вдвое, а у нас за четыре года увеличилась вдвое. Тогда во всем мире миллионы людей остались без работы, а у нас в 1931 г. был зарегистрирован последний безработный. Мы создали крупную промышленность своими силами, без ограбления колоний, без внешних займов или контрибуций.

Конечно, ускоренная индустриализация далась нашему народу нелегко. Всякий раз, когда говорят о каком-либо "экономическом чуде", следует помнить, что на самом деле чудес не бывает, в экономике особенно. При объективном анализе мы сегодня видим также, что в этом исторически новом деле было немало ошибок, а роль Сталина была не такой, как это изображалось. Сегодня советские историки и экономисты внимательно исследуют не только достижения тех лет, но и цену, которую пришлось за них заплатить. Мы видим, что не все жертвы, принесенные тогда, были неизбежны. Сам народ неоднозначно относился к жертвам, приносимым во имя индустриализации. Больше всего пугала людей угроза других жертв, которые пришлось бы принести, если бы мы плохо вооруженными встретили неизбежное в то время нападение враждебного нам капиталистического окружения, силы которого намного превосходили наши силы.

В то время у нас было достаточно оснований не доверять Западу. Слишком близка была интервенция, которой капиталистический мир ответил на одностороннюю ликвидацию русской армии в 1918 г. Слишком часто повторялись военные нападения на нас и в 20-х, и в 30-х годах.

Вторым наиболее впечатляющим "экономическим чудом" нашей 70-летней истории была работа советской экономики во время Великой Отечественной войны. В распоряжении Гитлера и его союзников была индустрия, которая превосходила нашу в два-три раза. К тому же впервые месяцы войны мы потеряли крупные промышленные районы, больше половины черной металлургии. Несмотря на это, уже на втором году войны мы смогли производить больше вооружений и лучшего качества, чем наши противники. Это было одним из главных условий нашей победы.

Возможности социалистического строя бесспорно проявились в этих достижениях. И люди все чаще забывали, что все их свершения - по сути дела только предварительная расчистка и подготовка территории, на которой социализм будет делать свою основную работу. Ведь главная цель нашего строя, которую провозгласили еще Маркс и Энгельс в своем "Манифесте",- это всестороннее развитие личности. И главная задача социалистической экономики - это создание материальных условий для всестороннего развития личности. Мы же несколько десятилетий только преодолевали препятствия, мешавшие заняться этим главным предназначением социализма. Целое поколение боролось и терпело лишения во имя будущих свершений. В этой борьбе был создан специфический экономический и политический механизм, сформировалось специфическое сознание, сложилась специфическая культура. Это, конечно, социалистический механизм, но - особого рода, для особых обстоятельств. Не наша вина, что советская история долгое время состояла из одних особых обстоятельств. И вот этот в сущности специфический вариант социализма, рожденный в чрезвычайных условиях, осложненный использованием противоречащих его природе методов, стал представляться всеобщим, пригодным и для нормальных условий.

Наконец пришло время и для нормального развития. В 50-60-х годах перед нами уже не оставалось задач, непосредственно унаследованных от капиталистического прошлого. Надо было браться за собственное дело социализма. И тут, когда наша экономика взялась уже не за "чужие", а за свои задачи, она стала все чаще буксовать. Мы не сразу поняли причины этого. Нам мешало продолжавшееся отвлечение сил на чуждую нам, навязанную нам задачу гонки вооружений. Пониманию новых требований мешало и то, что в это самое время пришлось сосредоточиться на оценке темных сторон наследия Сталина, да к тому же эта работа велась непоследовательно. Мешал и разрыв поколений, происшедший вследствие репрессий 1937 и 1948 гг. и вследствие потерь в войне. Была утрачена живая связь с традицией социально-экономической мысли 20-х годов, и мы не сразу смогли восстановить эту связь по литературе. Потребовалось довольно много времени, чтобы понять, что главные цели социализма не могут быть достигнуты с тем механизмом, который создавался для решения чрезвычайных задач.

Для продолжения главного дела Октябрьской революции нужна глубокая реформа. В то самое время, когда мы преодолели отсталость, победили напавших на нас врагов, обеспечили прочную оборону, первыми вышли в космос,- в это самое время требовалось критически подойти ко всему механизму, который обеспечил эти победы, и отказаться от него, поняв, что новых побед он уже не обеспечит. Психологически это очень трудно. Наверно, такой человек, как Ленин, смог бы объяснить народу необходимость таких усилий. Такой человек, как Брежнев,- не смог. Взяли верх консервативные силы. Они считали: раз основные цели до сих пор достигались - не надо ничего существенно менять. Еще на 20 лет были законсервированы прежние методы и прежние приоритеты, которые уже перестали действовать. В 70-х годах мы действовали в экономике по существу так же, как в 30-х. Мы увеличивали список отраслей, по выпуску продукции которых вышли на первое место в мире. И одновременно увеличивался список дефицитных видов продукции, которой нам не хватает. К началу 80-х годов этот экономический механизм и эта система плановых приоритетов окончательно перестали работать. Дальше по этой дороге нельзя было двигаться.

Сегодня, как известно, основные политические решения об экономической реформе приняты. Началось их выполнение, которое несомненно будет трудным делом. На этом пути мы не сможем ограничиться текущими практическими делами. Надо заново разобраться, что такое социализм и каковы его реальные преимущества. Многие до сих пор считают, что главное отличие социализма от капитализма - это плановый характер нашей экономики. Правда, еще Энгельс и Ленин отмечали факты, которые противоречат такому взгляду. Но многие наши экономисты легко забывали такие неудобные высказывания. Еще охотнее забывали об этом многие западные авторы. Некоторые из них и сейчас отождествляют с социализмом любое государственное вмешательство в экономику.

Разумеется, наше хозяйство плановое. Разумеется, это наше потенциальное преимущество, хотя мы еще плохо его используем. Но плановость - не главное свойство социалистической экономики. Главное преимущество социализма заключается в том, что он создает для всех возможность работать на себя. Ясно, что на себя человек работает лучше, чем на эксплуататора. Этот принцип, простой в абстрактной форме, довольно сложен в практической реализации. Мы стремимся к тому, чтобы каждый рабочий и служащий ощутил себя хозяином предприятия, где он работает. Чтобы почувствовал это не на словах, а на деле. Экономический механизм для этого разработан. Создается правовой механизм, включающий самоуправление трудовых коллективов, выборность руководства предприятий, которая все чаще практикуется. Но создание обстановки работы на себя - это также крупная социальная задача. Для ее выполнения нужен и политический механизм. Он может быть только демократическим. Поэтому в нашей перестройке мы ставим рядом два понятия: экономическая реформа и демократизация. Изменения, которые должны произойти сейчас в развитии социалистического производства, с некоторых точек зрения являются самыми крупными за все время после Ленина.

Добавим: предстоящие изменения - не только самые крупные, но и самые сложные, самые трудные со времен 20-х годов. Главная трудность лежит не в материальной сфере, хотя и ей многого недостает. Главная трудность - в сфере сознания. Новая обстановка, открыв простор для самых разнообразных суждений, позволив обнародовать любые диагнозы наших болезней и любые рецепты лечения, помогла оценить весь масштаб смятения, путаницы в умах, порожденных былой эпохой безгласности.

Систематически подменяется самая суть стоящей перед обществом задачи экономической перестройки. Ведь главный порок старого механизма - в отключении или превратном использовании того, что XXVII съезд назвал человеческим фактором: инициативы и воли каждого труженика. Старая система оставляет трудовым коллективам роль исполнителей, присваивая право решения лишь вышестоящей инстанции. Тем самым отключается и главное преимущество социализма, подчеркнутое Лениным: эффект работы на себя, позволяющий человеку труда "проявить себя... почувствовать себя человеком". Соответственно центральная задача реформы - вновь правильно включить этот главный двигатель социалистического производства. Если планирование по принципу разверстки заданий "сверху" побуждает предприятия скрывать резервы, то главной силой планирования надо сделать сам трудовой коллектив - на основе заказов потребителей. Вместо этого не раз предлагался иной диагноз, а значит, и иное лечение: бюрократическое вместо демократического. Объявлялось, что главная беда планирования - не в опоре его на бюрократический контроль за трудовыми коллективами, а в несовершенстве инструментов этого бюрократического контроля. Предлагалось не отказаться от разверсточного планирования, а лишь вести его в "более точных" показателях. Изобретательность в придумывании эрзац-показателей не знала предела. Взамен валовой продукции предлагали товарную, реализованную, чистую, нормативную стоимость обработки и многое другое. Поначалу критика показателей была даже полезна, потому что стимулировала критический анализ всего хозяйственного механизма. После первых широких экспериментов начала 60-х годов, доказавших бесплодность этого пути, упор на смену показателей стал вызывать все более серьезные возражения. И уже в решениях 1965 г., хотя валовую продукцию заменили реализованной, не в этом видели суть перемен. Позднее изобретение новых показателей (один из них именовался "человеко-фондо-продукция") все чаще вызывало просто смех. Но когда уже в нынешние времена, после XXVII съезда, принявшего курс на изменение самих отношений по поводу планирования, в печати появилось детальное обоснование очередного новоизобретенного показателя - КЭР (коэффициент эффективности работы), захотелось уже не смеяться, а плакать.

Ну, есть недостатки в плановых показателях и надо их устранять. Но до какой же степени мы сами себе заморочили голову, если по сей день многие способны в этом видеть главную проблему, а совершенствование показателей связывать с основными задачами экономического стимулирования! Это падение уровня экономического мышления - прямое и неизбежное следствие многолетней практики умолчания подлинных проблем и подлинного состояния народного хозяйства, ухода от подлинно научной дискуссии. Чем заплатили мы за это в истекшее двадцатилетие? И что грозило бы нам в будущем, если бы апрель 1985-го не положил конец страусиной политике? Попробуем рассмотреть это на нескольких примерах.

Предреформенная, седьмая пятилетка (1961 - 1965 гг.) дала среднегодовой прирост национального дохода, использованного на потребление и накопление, 5,7%. По тем временам это было мало - меньше, чем в предшествующий период, и меньше, чем позволяли еще имевшиеся тогда экстенсивные источники роста: свободные трудовые и легкодоступные природные ресурсы. Эти темпы были недостаточны и для выполнения основных социально-экономических задач. Недовольство результатами развития подтолкнуло решения о реформе, первые шаги которой дали ускорение в восьмой пятилетке: 7,2% прироста в среднем за год. Затем реформа не продолжалась, а свертывалась, и экономические итоги похожи на ступеньки вниз: девятая пятилетка - 5,1%, десятая - 3,8, одиннадцатая - 3,1 % среднегодового прироста. С учетом роста численности населения 3,1 % общего прироста означали всего 2,2 в расчете на душу населения. А с учетом роста затрат на добычу сырья и на природоохранные мероприятия и опережающего роста запасов такой темп давал лишь немногим более 1 % годового прироста фонда потребления в расчете на душу. Тут уже при всяком конъюнктурном колебании - засуха, мороз, падение экспортных цен - недалеко и до нулевой отметки. Так, в 1982 г. прирост реальных доходов на душу населения упал до неощутимой величины - 0,1 %.

Таковы официальные данные, которых наша статистика не скрывала, но и не афишировала, а массовая пропаганда избегала. Специалист или просто дотошный читатель мог извлечь перечисленные цифры из статистических справочников, а в сборнике "Народное хозяйство СССР в 1985 г." они впервые сведены в одну наглядную таблицу. Но эти сведения далеко не полностью раскрывают положение, которое начало открываться нам в последнее время.

Прежде всего, анализ показывает, что три последних пятилетки - с девятой по одиннадцатую - были периодом перехода от условий, когда экстенсивные источники роста имелись в изобилии, к условиям, когда их почти совсем не стало. В одиннадцатой пятилетке мы, можно сказать, подбирали остатки этих экстенсивных ресурсов, а в двенадцатой уже и тех не стало - и впредь не будет. Так что если бы не изменилась эффективность использования всех ресурсов роста (а для этого надо менять плановую стратегию роста и хозяйственный механизм), то в двенадцатой пятилетке даже 3% среднегодового прироста не вышло бы, а получилось бы, по расчетам, не более 2, значит, на душу населения - примерно 1%, рост фонда потребления в расчете на душу прекратился бы.

Так было бы по методике счета, применяемой Госкомстатом СССР. Многие экономисты оспаривают ее надежность. Так, директор Института экономики и организации промышленного производства Сибирского отделения АН СССР, член-корреспондент АН СССР А. Гранберг на основании своих расчетов выводит для одиннадцатой пятилетки среднегодовой прирост национального дохода не 3,1 %, а менее 2, значит, на душу населения - около 1. Соответственно экстраполяция этих темпов на условия двенадцатой пятилетки без изменения эффективности дала бы уже нулевой "рост" общественного производства с возможной отрицательной величиной в потреблении. Экономисты С. Ханин и В. Селюнин в "Лукавой цифре" ("Новый мир", 1987, № 2) привели расчеты, еще более отклоняющиеся от данных Госкомстата.

Но и это не все. Один показатель, даже такой обобщающий, как национальный доход, не в силах отразить всю картину экономического роста, подобно тому, как температура тела далеко не все говорит нам о нашем здоровье. Важно учесть еще так называемое качество роста. В 70 - начале 80-х годов даже имевшиеся невысокие темпы сохранялись только ценой диспропорций.

Так, при отсталой структуре капитального строительства на его продолжение не хватало средств - "экономили" на капитальном ремонте, на природоохранных мероприятиях. Сегодня эта политика мстит нам участившимися авариями и неслыханными ранее фактами ликвидации и дорогостоящего перепрофилирования целых производств - на Байкале, на Ладоге, в Щекино и других местах. "Экономили" в прошлые пятилетки, брали взаймы у будущего - и вот оно пришло, мы платим за былой самообман сегодня и будем платить завтра.

"Экономили" на инфраструктуре-прежде всего на железных дорогах и на энергетике. При хорошем запасе прочности народного хозяйства из этого "источника" можно черпать не один год и не одну пятилетку. Но зато, подорвав надежность транспорта и энергоснабжения до предела, до повседневных сбоев, исправлять потом надо тоже не одну пятилетку - и теперь это предстоит нам.

Рост производства, планируемый и оплачиваемый помимо воли потребителя, включает выпуск массы фиктивных благ - фиктивных несмотря на то, что их можно потрогать руками, они сделаны из железа и порой вполне добротны. Так, при переходе на полный хозрасчет (точнее было бы пока говорить - "на более полный") колхозы и совхозы в иных местах сразу на треть уменьшили заказы на сельскохозяйственную технику: за даровые деньги брали, сколько дают, за свои - отказываются. Бригады и звенья, перешедшие на оплату по конечному результату вместо промежуточных показателей, отказываются от "Кировцев" и обходятся гусеничными тракторами: тяжеленные трехсотсильные богатыри, уплотняя почву, уменьшают урожай.

Неслыханный прежде факт превращения дефицита в излишки заставил на многое взглянуть иными глазами. Годы и десятилетия мы с гордостью разглядывали в статистических справочниках таблицу под названием: "Место, занимаемое промышленностью СССР в мире и в Европе по объему производства". Перечень видов продукции, по которым мы вышли на первое место, все увеличивался. Давно уже с привычным удовлетворением находим мы в этой таблице строчку: "тракторы (по суммарной мощности двигателей)". Что же этот факт говорит о немалых возможностях нашей промышленности. Чего захотим сделать больше всех, то и сделаем. Можем. А нужно ли? Трактор - не конечная продукция, им сыт не будешь. Трактор - чтобы был хлеб. И если бы мы сумели сделать больше хлеба с меньшими затратами на технику - это было бы только к лучшему. Но больше хлеба пока не получается.

Между тем оздоровляющая реформа сделала только самые первые шажки. Когда настоящий полный хозрасчет станет повсеместным, когда, кроме того, будет сломлена монополия поставщика и потребитель сможет выбирать товар, ненужным окажется и многое другое. Никто не возьмет за свои деньги неэффективные роботы, производимые часто лишь в угоду моде - иное такое "чудо техники" дает рубль отдачи на тысячу рублей затрат. Ненужной станет и масса 5-6-тонных грузовиков, используемых подчас для перевозки 2-3 ц груза, а то и одного пассажира. Вместо них потребуются почти не производимые ныне дешевые машины на 0,5-1 т груза. Когда станет реальностью оптовая торговля, сократятся чрезмерные материальные запасы (по некоторым расчетам, излишки доходят до 170 млрд руб.).

Иначе говоря, при низком качестве роста национальный доход, по какой бы методике его ни исчисляли, включает и массу ненужных ценностей, не дающих реального эффекта ни в производстве, ни в потреблении. В подлинно экономическом смысле это фиктивные ценности, и если они притом вполне реальны как предметы материального мира, если они действительно произведены - это в данном случае только ухудшает дело. Они увеличивают лишь затраты, а не результаты, увеличивают расход, а не приход.

Но на их производство затрачен труд, и он оплачен, как положено. Люди получили деньги, которые не имеют обеспечения в реальном эффекте, в товарах. Рост массы денег, не обеспеченных товарами, именуется инфляцией. Если цены держатся, как им вообще-то положено, на уровне равновесия спроса и предложения, то инфляция неизбежно влечет за собой рост цен. Правда, в нашей стране с середины 60-х годов произошел фактический отказ от попыток поддерживать такое равновесие. Масса излишних денег нарастала, но цены на основные товары в государственной торговле не менялись, вследствие чего эти товары исчезали с прилавков. Это означало, что не только вещи, но и экономические категории утратили свою подлинность. Не только, скажем, сосиски перестали быть продуктом из мяса в натуральной оболочке. Не только гостиница перестала быть домом, где любой желающий может свободно получить кров. Но и рубль перестал быть удостоверением на право приобретения любого товара. И государственная цена товара перестала обозначать сумму, за которую его на самом деле можно по желанию приобрести. Нынешние цены- это не цены равновесия, при нынешних ценах и товарной массе наполнение рынка исключено. Статистика может, конечно, учитывать в индексах государственную цену второго пояса на сливочное масло высшего сорта в размере 3 руб. 60 коп. за килограмм, но потребитель знает, что по такой цене его купишь разве что в Москве, а, скажем, в Новосибирске масло общедоступно лишь в магазинах коопторга - по 9 руб. Инфляция без видимого роста цен - это подавленная инфляция, но она не менее реальна, чем проявляющаяся открыто, да еще, пожалуй, и более вредна. И за ней также стоят фиктивные успехи прошлых лет (в данном случае "успехи" уже не в росте производства, а в повышении благосостояния), за которые придется платить вполне реальную цену в близком будущем. Если неравновесие вызвано выплатой не покрытой товарами зарплаты, то для восстановления равновесия потребуется обратное весьма нелегкое действие: поставка на рынок товаров, не оплаченных либо весьма скупо оплаченных фондом зарплаты. Как это сделать, не очень ясно (хотя в принципе возможно), но терпеть неравновесие становится невмоготу.

Десятилетиями росли и суммы, получаемые от продажи водки, увеличивался сиюминутный выигрыш бюджета и долговременный более значительный проигрыш экономики, физического и морального здоровья общества. Многие годы нужны, чтобы раскрутить эту спираль обратно: изымать из бюджета легкие, но ядовитые доходы от водки, заменять их трудными, но здоровыми доходами от полезных товаров.

Нараставшая инфляция вынуждала к административному ограничению роста зарплаты. Но рост зарплаты рабочих ограничить трудно - легче получалось с зарплатой научных, инженерно-технических работников и служащих. И здесь можно было экономить годы и десятилетия, не встречая немедленных препятствий: массовые представления о престиже того или иного вида труда инерционны, они меняются лишь годы спустя после того, как сделается очевидным и повсеместным изменение оценки этого труда самим государством. В 1940 г. средняя зарплата работников в сфере здравоохранения, физкультуры и социального обеспечения (такую странноватую группировку дает справочник) составляла почти четыре пятых зарплаты промышленного рабочего, в 1960-м - две трети, в 1985-м - меньше двух третей. Средняя зарплата работников народного образования в 1940 г. превосходила зарплату рабочего, в 1960-м составляла четыре пятых от нее, в 1985-м - немного более двух третей. В сфере науки и научного обслуживания средняя оплата в 1940 г. была в полтора раза выше зарплаты промышленного рабочего, в 1960-м - лишь на четверть выше, в 1985-м - уже ниже. Зарплата инженерно-технического работника в промышленности в 1940 г. была вдвое выше зарплаты рабочего, а в строительстве- в два с половиной раза выше. В 1960 г. зарплата ИТР была лишь в полтора раза выше, чем у рабочего. В 1985-м в строительстве зарплата ИТР была ниже, чем у рабочих, а в промышленности - выше всего на одну десятую. Зарплата работника искусства в 1985 г. составила две трети зарплаты рабочего, а у работника культуры - немногим более половины. Заметим, что все эти годы условия труда рабочих в целом улучшались.

Результаты известны: сначала упал престиж профессии учителя, потом врача, потом - инженера и научного работника. Упал вообще престиж высшего образования, сократились или исчезли конкурсы абитуриентов, снизился уровень подготовки поступающих в вузы, затем снизилось и качество выпускаемых кадров - теперь уже стало очевидным негативное влияние происходившего и на материальное, и на духовное производство. "Сэкономив" на умственном труде, мы больше проиграли на физическом: замедлен технический прогресс, не сокращается численность рабочих, их не хватает, а помочь тут могут только инженер и ученый. Очевидная несправедливость сложившихся соотношений оплаты (игнорирующая уровень квалификации и пятнадцатилетний труд ученья) облегчила многим "берущим" и "дающим" моральное оправдание компенсации в виде поборов, что надолго отравило моральную атмосферу общества. После 1984 г. принимаются меры: повышена зарплата учителям и медицинским работникам, изменения в системе оплаты труда ИТР и научных работников позволяют лучше оплачивать их труд, хотя до восстановления прежних соотношений оплаты еще далеко. Отношение специалистов к труду улучшается, но уровень квалификации не меняется немедленно с повышением оплаты. Предстоит пройти в обратном направлении весь путь изменения стереотипа общественного сознания: повысить роль специалистов и оценку интеллектуального труда государством (что еще потребует времени), поднять общественный престиж высшего образования, пропустить через школы и вузы поколение с возобновленной тягой к знаниям. Десятилетиями скользили вниз - десятилетиями будем карабкаться обратно. Насколько трудно менять инерцию стереотипа, видно хотя бы из того, что школьная реформа в принятом первоначально варианте пыталась навязать школе противоестественную для нее и вредную для общества роль: повышать "престиж" отказа от высшего образования.

Логичен вопрос: а стоит ли овчинка выделки? Может быть, проживем без перестройки и ускорения, двигаясь потихоньку? Нет, не проживем, поскольку без перестройки медленный рост превратился бы в абсолютный спад. Или - плохо проживем, если как-нибудь удержим прежние темпы. Вот один только расчет для примера. В среднем на одного жителя у нас приходится около 15 м2 общей площади жилищ. И без статистиков видно, что мало: далеко не у всех семей есть отдельные квартиры, далеко не всех имеющиеся квартиры устраивают. В ГДР, скажем, среднедушевая обеспеченность на 11 квадратных метров больше, чем у нас. Чего потребует от нас преодоление такого разрыва? В одиннадцатой пятилетке для увеличения обеспеченности на 1 м2 в расчете на жителя нам потребовалось четыре года, в течение которых затраты на жилищное строительство составили почти 100 млрд руб. Значит, для повышения обеспеченности на 11 м2 при таких темпах и ценах нужны 44 года и более 1 трлн руб. Хотите быстрее? Ну, скажем, не 44 года, а 22? В конце концов, ведь это скромное желание, за 22 года сегодняшние новорожденные своих детей заведут. Но в этом случае - чтобы вдвое быстрее строить - надо и вкладывать не 25 млрд в год, а вдвое больше. 25 млрд руб. в год сверх нынешнего не худо бы иметь только на жилье - а нам нужно еще и на новые школы и больницы, детские сады и кинотеатры, библиотеки и музеи, на повышение зарплаты и пенсий, на охрану природы и лучшее наполнение рынка товарами. А тот темп, который мы имели, по данным официальной статистики, в прошлой пятилетке (3,1 % прироста в год) увеличивал ресурсы в руках государства на нужды народного благосостояния, по некоторым расчетам, всего на 7 млрд руб. в год. Это на все потребительские нужды. А если бы темпы упали с 3% до 2, то прирост фонда потребления в расчете на душу стал бы нулевым.

Ясно, что мириться с этим мы не можем - даже исходя лишь из нужд потребления, а они не единственные. Не можем мириться, если не хотим утратить завоевания прошлых поколений и оставить будущим третьеразрядную державу. Не можем мириться, если хотим сберечь авторитет и притягательную силу социалистического строя. Возможен ли более высокий темп роста - не промежуточных объемных показателей, а реальных благ, от которых зависит подлинное благосостояние народа? Материальные и интеллектуальные ресурсы страны для этого вполне достаточны, если их эффективно использовать. Но эффективное использование при старом хозяйственном механизме исключено - оно возможно только в системе полного и подлинного хозрасчета.

Вот почему нам так необходимо понять, принять, построить новую хозяйственную систему. А построить ее нелегко, понять умом и принять сердцем - еще труднее. Для этого нужно всем учиться, освоить весь опыт прошлого, все факты современного положения, все богатства марксистско-ленинской экономической теории. Вот почему так нужна нам атмосфера гласности, правдивой критики, открытой дискуссии. Конечно, сорвать повязку, закрывающую глаза,- еще не значит пойти вперед. Но с завязанными глазами с места не сдвинешься.

Многочисленные письма читателей, их вопросы и предложения часто напоминают мне один старый тест, используемый психологами. Четыре точки, четыре угла квадрата, предлагается соединить тремя прямыми, да так, чтобы карандаш вернулся в ту точку, из которой вышел. При стандартном подходе задача кажется невыполнимой. Полосуешь проклятый квадрат во всех направлениях, а прямые не сходятся. Решение задачи возможно лишь при одном условии: если выйти из квадрата, продлить прямые. Такая догадка - признак творческого мышления.

Сейчас мы вырываемся из квадрата упрощенных представлений о социалистической экономике, культивировавшихся 20, а то и 40, и 60 лет. Сложность задачи в том, что речь идет о представлениях не абсолютно ложных, а именно упрощенных, односторонних. Поэтому многие из привычных прежде представлений надо не механически отбрасывать, а уточнять, углублять.

Иные идеи, неприменимые сегодня, были вполне верными раньше, в других, преходящих условиях. В таких случаях многие люди говорят: ведь вот получалось же раньше очень хорошо, надо было только не отходить от тех методов, давайте сейчас вернемся к ним - и все будет в порядке. Обычно так судят о методах, применявшихся в 30-40-х годах, и соответственно все беды последующего времени относят на счет предпринимавшихся попыток реформ. Другие, напротив, убеждены, что беда была не в реформах, а в их половинчатости, незавершенности. Этот спор, такой важный для нашего будущего, невозможно разрешить, не разобравшись в нашем прошлом. Вот почему история советской экономики стала предметом небывалого общественного интереса. Вот почему так обострилось стремление, сняв наслоения разнообразных мифов, раскрыть реальные факты ушедших дней.

Попытки анализа подлинных фактов, без прикрас, вызвали немало упреков в односторонности: дескать, под флагом стирания "белых пятен" истории малюют одной черной краской. Это правда, получилось именно так. Только следует уточнить, что виноваты в этом не те, кто сейчас рассказывает умолчанное, а те, кто в прошлом добивался умолчаний. Спрямляя петлистые тропы истории, выпячивали победы, а на неудачи набрасывали покров "белых пятен". Вероятно, не следует требовать всестороннего исторического анализа от каждой газетной или журнальной статьи. Темой статьи может быть и отдельный эпизод, в таком случае автора не стоит упрекать за умолчание о другом, может быть, более радостном эпизоде. Иное дело - попытка оценить весь исторической путь советской экономики. В этом случае автор просто обязан показать и успехи, и неудачи.

Начнем с самого поразительного успеха советской промышленности. Попробуем посмотреть, как он был достигнут и нельзя ли нам сегодня действовать так же.

оформить кредитную карту