Политика богатых

Давным-давно уже исчезла Пруссия, государство Гогенцоллернов и Бисмарка. Можно поспорить о том, когда именно пошла ко дну эта Пруссия - в 1945 году или раньше.

Для тех, кто отождествлял с Пруссией свою собственную особу и свое сословие, крах произошел еще осенью 1918 года, когда Вильгельм II, не подвергаясь сколько-нибудь серьезной опасности, бросил на произвол судьбы продолжавшую сражаться армию, голодавший, исстрадавшийся народ и удрал в нейтральную страну. Тогда, после отречения короля и отказа кронпринца занять освободившийся трон, казалось, наступил конец всему находившемуся под господством магнатов, юнкеров, пушечных королей и военщины многонациональному государству^*.

^* (По переписи населения Пруссии от 1900 года, 3,88 млн., или 11,25 процента, ее жителей говорили только исключительно на чужом языке: 3,06 млн. - на польском, 142 тысячи - на мазурском, 106 тысяч - на литовском, 100 тысяч - на кашубском, 64 тысячи - на моравском, 64 тысячи - на лужицком, 25 тысяч - на чешском, 137 тысяч - на датском, 77 тысяч - на голландском, 20 тысяч - на фрисландском, 12 тысяч - на валлонском, 22 тысячи - на итальянском. К этому нужно приплюсовать 525 тысяч иностранных подданных, постоянно проживавших в Пруссии, из них: 96 тысяч голландцев, 76 тысяч российских подданных, в основном польской национальности, 24 тысячи датчан, 9 тысяч бельгийцев, 34 тысячи итальянцев. Если же учесть, что многие поляки, датчане, голландцы и представители других национальностей наряду с родным языком владели и немецким, то получится, что фактически доля населения немецкой национальности была еще больше.)

Мы знаем, как обстояло дело потом: уменьшившаяся в результате отторжения от нее части территории Пруссия стала землей с почти чисто немецким населением в составе Веймарской республики, и впервые избранное демократическим путем правительство пыталось привнести в ее жизнь побольше социальной справедливости. Однако упразднение монархии, трехклассного избирательного права, двухпалатной системы, дворянских привилегий и прочих средств господства немногих над эксплуатируемой массой населения, которую держали в состоянии недоразвитости, рабского повиновения и экономической зависимости, отнюдь еще не открывало свободного от препятствий пути в будущее. Ибо - как с горечью отмечал уже Георг Кристоф Лихтенберг (1742-1799) - "строить респуб-лику из материалов свергнутой монархии, несомненно, трудное дело. Приходится заново обтесывать каждый камень, а на это нужно время".

Как выглядели на практике усилия разрешить эту проблему, мы покажем на примере семьи, которая перед ноябрьскими событиями 1918 года стояла во главе прусской когорты власть имущих,- на примере семьи Гогенцоллернов.

Вильгельм II, девятый представитель династии, который мог именоваться королем, и третий, имевший еще право называть себя германским императором (после того как "косой Фриц" с помощью супругов Кольбе фон Вартенберг 18 января 1701 года сам себя повысил в звании на церемонии столь же пышной, сколь и дорогостоящей), был не только самым могущественным, но и - об этом иногда забывают - самым богатым человеком в Пруссии. Поскольку он, как и все другие Гогепцоллерны, был освобожден от уплаты прусского подоходного налога и налога на имущество, "Ежегодник миллионеров королевства Пруссия", составленный на основе статистических данных финансовых органов, содержит лишь несколько осторожных оценок на этот счет. В нем нет точных сведений даже о земельной собственности Гогенцоллернов, но некоторые исходные данные, почерпнутые из "Ежегодников" и других привлеченных для сравнения источников, позволяют сделать вывод, что в Пруссии не было семьи богаче царствующего дома.

Только в провинциях Бранденбург, Померания, Познань, Саксония, Силезия, Западная Пруссия и Шлезвиг-Гольштейн императору и королю, как главе династии, принадлежало 74 дворянских и лесных поместий общей площадью 94 439 гектаров; к этому надо добавить 25 000 гектаров, а может и больше, в Восточной Пруссии, Рейнской провинции и Вестфалии; затем сорок замков, солидные городские земельные участки в Берлине, сокровища искусства, драгоценности, ценные бумаги и наличные деньги. В отношении этих последних уместно отметить, что, по сообщениям печати, Вильгельм I, скончавшийся в 1888 году, оставил после себя "не менее 80 миллионов марок наличными", причем четверть из них приходилась на так называемый "неприкосновенный фонд короны"; эти отложенные на "черный день" 20 миллионов марок золотом полагалось тратить только в случае не отвратимой никакими другими способами опасности.

Таково было - личное и семейное состояние монарха, причем оно отнюдь не исчерпывало всего богатства Го-генцоллернов. Кронпринцу, например, принадлежало силезское княжество Эльс с двумя замками и пятнадцатью поместьями общей площадью 9238 гектаров; собственностью принца Фридриха Леопольда Прусского были земли площадью 33 341 гектар в Западной Пруссии и Познани, а также дворянское поместье Дюппель близ Берлина-Целендорфа и замок Кляйн-Глинике с парком площадью 121 гектар в Нойбабельсберге под Потсдамом; принц Генрих Прусский был хозяином поместий в Познани, Бранденбурге и Шлезвиг-Гольштейне, занимавших 6408 гектаров; принцу Фридриху Генриху в одной только Силезии принадлежало 20 873 гектара, земли плюс владения на Рейне стоимостью 3 миллиона марок, дворец в Берлине с огромным парком, оценивавшийся в 1912 году минимум в 15 миллионов марок, и многое другое. Более двух десятков других членов семьи имели, вместе взятые, земли и прочего имущества на 30 миллионов марок, а князь фон Го-генцоллерн, дальний южногерманский родственник, владел в провинции Бранденбург поместьем Бейтниц, занимающим 13 984 гектара, а в Силезии - четырьмя дворянскими поместьями. Частная земельная собственность всех Гогенцоллернов в их королевстве составляла более 2000 кв. километров - площадь, почти равная площади Саара,- а их богатство исчислялось в миллиард марок золотом. Львиная доля всего этого приходилась на Вильгельма II, ему принадлежало более половины земельных угодий и прочего имущества.

В 1918 году, после отречения и поспешного бегства последнего монарха, естественно, встал вопрос, считать ли брошенное Гогенцоллернами добро, особенно так называемое достояние короны, частью прусского государственного имущества "(и если да, то в какой степени) или же бывший король и его семья еще имеют на него какие-то права. Мы избавим читателей от подробностей бесконечных препирательств, которые в конечном счете привели в 1926 году к плебисциту, перед участниками которого был поставлен вопрос: следует ли без всякой компенсации экспроприировать все имущество бывших властителей и употребить его на благо безработных, жертв войны, пенсионеров, мелких рантье, лиц, пострадавших от инфляции, и т. п. или же этого делать не следует. За экспроприацию высказалось более 12,5 миллиона лиц, имеющих право голоса,-намного больше, чем ожидали, но все же недостаточно для того, чтобы осуществить такую экспроприацию. Что же касается экс-кайзера Вильгельма, то прусское государство передало ему сельскохозяйственные угодья, лесные заповедники и городские земельные участки общей площадью приблизительно 100 000 гектаров, в результате чего обосновавшийся в Дорне (Голландия) беглец снова стал крупнейшим частным землевладельцем не только Пруссии, но и всего рейха. Правительство республики еще до этого добровольно переслало ему в эмиграцию драгоценности короны и Даже назначило бывшему монарху пожизненную пенсию в размере 50 000 марок ежемесячно. Разумеется, все другие члены семьи Гогенцоллернов сохранили в качестве частной собственности свои замки, поместья, виноградники и леса.

Столь благоприятным для них исходом щекотливого Дела и плебисцита Гогенцоллерны обязаны прежде всего двум обстоятельствам. Во-первых, преемник Эберта на посту рейхспрезидента, бывший прусский фельдмаршал Пауль фон Бенкендорф унд Гинденбург, Воспользовался своим престижем и положением глапы государства для того, чтобы в нарушение долга, обязывавшего его соблюдать нейтралитет, занять позицию, Враждебную плебисциту. В письме членам комиссии но проведению плебисцита (позже они обнародовали это письмо) Гинденбург заявил, что ему, "человеку, проведшему жизнь на службе королю Пруссии", самая мысль об экспроприации "высочайших особ" представляется "проявлением беззакония и неблагодарности", а также весьма прискорбным посягательством на основы правового государства. В письме далее говорится дословно следующее: "Этот частный случай может породить прецедент, способный в результате разжигания инстинктов масс и использования бедственного положения народа побудить - в рамках таких плебисцитов - двинуться дальше по пути экспроприации, лишив тем самым немецкий народ основы его культурной, хозяйственной и государственной жизни".

Это была колоссальная помощь, весьма пригодившаяся оказавшимся под угрозой экспроприации князьям, особенно Гогенцоллернам. Она, разумеется, возымела желательное действие и заставила призадуматься даже тех мелких буржуа, которые в ином случае отнеслись бы к сбежавшему бывшему кайзеру с презрением. Кроме того, на руку притязаниям Вильгельма II и его коллег сыграла уловка, примененная монархистами: они объявили, что свидетельством отрицательного отношения к экспроприации будут не голоса, поданные против, а простая неявка на избирательные участки и решение воздержаться при голосовании. Фактически, это, особенно в сельских округах, перечеркивало всякую возможность тайного голосования. О человеке, явившемся на избирательный участок, уже заранее было известно, что он заодно с теми, кто хочет "отнять все у наследственного царствующего дома".

Результаты голосования показали, насколько хорошо сработал этот трюк, особенно там, где от горстки владельцев дворянских поместий зависела основная масса населения. Например, в провинции Восточная Пруссия голосов "за", поданных в ходе плебисцита по вопросу об экспроприации княжеского имущества, было даже меньше, чем общее количество голосов, поданных за марксистские партии на предшествовавших выборах в рейхстаг; в Берлине же и других крупных городах, где попытки воздействовать запугиванием были делом трудным и малоперспективным, сторонники экспроприации добились впечатляющих результатов: за нее было подано голосов гораздо больше, чем до сих пор удавалось совместно собрать всем левым и центристским партиям. Только в Берлине, где почти две трети всех лиц, имеющих право голоса, высказалось за экспроприацию, в поддержку этого требования проголосовали по меньшей мере 20 000 избирателей, обычно отдававших свои голоса правым.

Однако эти успехи в отдельных местах ничего но меняли в общем отрицательном результате голосования, а анализ его не оставляет никаких сомнений в том, что он явился выражением не политической воли большинства, а воли могущественного меньшинства, которое, запугав зависимых от него избирателей, позаботилось о массовом уклонении от участия в голосовании в достаточно большом числе избирательных округов в маленьких городах и сельских районах. В какой-то степени это влиятельное меньшинство, состоявшее из крупных помещиков, фабрикантов и других представителей старой элиты богатых и сильных, могло даже считать свои методы тайного террора во время плебисцита законными: разве сам рейхспре-зидент не назвал поставленные на голосование предложения "беззаконием" и "весьма прискорбным посягательством" на основы правопорядка?

Таким образом, Пруссия не потерпела крах в 1918 году. Она продолжала существовать, пусть без короля и даже при либеральной конституции и социал-демократическом правительстве, благодаря прежнему могуществу магнатов и юнкеров, благодаря власти тесно блокировавшихся по всем общественно важным вопросам с помещиками-дворянами промышленников и банкиров, епископов, судей и ландратов, а также прусской военщины, чьи отборные войска, например гвардейская кавалерийская стрелковая дивизия, по-прежнему были постоянной угрозой для революционной части трудящихся. И наконец, еще один факт: во главе рейха стоял прусский генерал-фельдмаршал - доказательство того, что рухнула только монархия Го-генцоллернов, но отнюдь не старая Пруссия.

Что же, однако, побуждало значительное большинство офицеров, потерявших по вине своего короля здоровье, карьеру и престиж, оставаться монархистами? Почему буржуазия враждебно относилась к республике и по-прежнему благоговела перед прусскими генералами и фельдмаршалами, которые только что продемонстрировали свою бездарность? Каким образом президентом республики мог стать такой человек, как Гинденбург, милитарист и реакционер, который опубликовал 16 августа 1920 года заявление, где вопреки всякой очевидности утверждалось: "Его величество император и король не дезертировал! Я с негодованием отметаю эту клевету! Император покинул нас, ибо его народ отступился от него. Он не мог умереть героем, стоя во главе армии, поскольку было заключено перемирие..." (На самом же деле перемирие было заключено лишь спустя 72 часа, и за это время было суждено погибнуть сотням солдат-фронтовиков.)

Странная приверженность к царствующему дому, последний представитель которого на троне своим поведением довел до абсурда или даже предал собственные, облеченные в пышное риторическое одеяние принципы, объясняется очень просто: забота эта касалась не последнего кайзера и короля, которого никто не жаждал увидеть вновь на троне, а тем более кронпринца, в пригодности которого к этой роли еще во времена монархии сомневались даже верные почитатели Гогенцоллернов. Дело было в желании восстановить старую систему, позволившую богатым и могущественным занять определенное положение, и систему, охранявшую их привилегии, гарантировавшую карьеру их сыновей.

Правда, республика не тронула и волоска на голове кого-либо из старой элиты, никого не ущемила в имуществе и, если не юридически, то фактически, оставила большинство привилегий даже тем, кто пользовался любым случаем, чтобы причинить ей вред. Но заслоны вроде трехклассного избирательного права, которые монархия возвела и заботливо поддерживала, отгораживаясь от неимущих масс населения, частично были разрушены. Кое-кого бросало в дрожь при мысли о том, что наступит день, когда лавина недовольства и просто отчаяния прорвет последние запруды, поставит под вопрос считавшиеся незыблемыми авторитеты и начисто сметет священнейшие из всех благ: богатство, власть и привилегии.

Именно поэтому подавляющее большинство старой элиты богатых и могущественных, особенно в Пруссии, дружно ненавидели Веймарскую республику, презрительно именуя ее "системой"; называло "бонзой" каждого, кто не принадлежал "к нашему кругу", не имел связей и состояния, сделал карьеру "всего-навсего" через демократические институты. Это большинство старой элиты расценивало, возможно справедливо, уважение республиканских властей к наследственному богатству и титулам как слабость, которой грех не воспользоваться, и отвечало на все попытки "системы" вовлечь старый "высший слой" в жизнь общества высокомерием и пренебрежением, клеветнической пропагандой, а также более или менее тайным содействием всякой попытке переворота справа.

Вот почему - а вовсе не из любви к "наследственному царствующему дому", на экспроприацию которого финансовым и политическим "богам" в принципе было бы наплевать, не грози эта опасность ее собственному имущественному положению,- прежняя "верхушка общества" оставалась по своим взглядам монархистской. Любой король из Гогенцоллернов, каким бы банкротом он ни оказался, был тем не менее "своим человеком", обладающим состоянием во много сотен миллионов марок, консервативным братом по классу, способным обуздать строптивую чернь! Журнал "Симплициссимус" совершенно правильно объяснил эту позицию, когда поместил под рисунком, изображавшим Эдуарда Тени, одного из воинственно настроенных крупных остэльбских юнкеров, произносящим речь на собрании избирателей, следующую подпись: "А поэтому, господа, давайте вернемся к монархии! Одну жирную свинью прокормить легче, чем сотню тощих!"

Какими же путями проводила в жизнь свою политику когорта сильных и богатых вильгельмовского рейха, которая столь удачно вышла сухой из воды, несмотря на проигранную войну, крах монархии, полное обесценение сбережений и военных займов? Да самыми различными и - если не говорить о некоторых исключениях - сначала осторожно и в большинстве случаев но нескольким направлениям.

Из Гогенцоллернов, например, принц Оскар, один из младших сыновей кайзера, был вожаком "Стального шлема". В 1932 году его избрали в правление гуген-берговской Немецкой национальной народной партии; принц Эйтель Фридрих, командовавший во время мировой войны 1-й гвардейской дивизией, поддерживал тесный контакт с так называемыми "патриотическими союзами", организациями ветеранов и рейхсвером; принц Август Вильгельм ("Ауви"), еще ранее флиртовавший с правоэкстремистскими штурмовыми отрядами Гитлера, стал в 1930 году "имперским оратором", а позднее депутатом рейхстага от НСДАП и обергруп-пенфюрером СА; старший из кайзеровских сыновей, кронпринц Вильгельм, поддерживал "полуофициальные" связи с умеренно правыми политическими деятелями и высокопоставленными чиновниками, которые считались представителями , ненавистной "системы". О том, как все это выглядело на практике, можно судить по записи в дневнике Густава Штреземана от 24 июля 1925 года:

"По приглашению кронпринца Вильгельма я присутствовал сегодня на обеде на вилле Цецилиенхоф в Потсдаме. Кроме меня, за столом были граф фон дер Шуленбург (депутат рейхстага от немецкой национальной партии), камергер граф Ранцау, генерал Вил-лизен и сыновья кронпринца... Кронпринц держался исключительно мило и показался мне в политическом плане человеком весьма разумным. Он целиком занят своей книгой, посвященной разоблачению мифа о вине Германии за развязывание войны... За столом он первым выпил за мое здоровье со словами: "Я никогда не забуду, что вы для меня сделали!" - 9 ноября 1923 года, в день путча Гитлера - Лю-дендорфа в Мюнхене, тогдашний рейхсканцлер Штре-земан дал кронпринцу, попросившему 13 ноября 1918 года убежища в Голландии, возможность вер-иуться в Германию. Национал-либеральный политик Штреземан, который после своего канцлерства и до самой смерти в 1929 году оставался имперским министром иностранных дел и, несмотря на отчаянное сопротивление немецких националистов и национал-социалистов, добивался взаимопонимания и примирения с Францией (за что ему была присуждена Нобелевская премия мира), записывает 16 декабря 1925 года в своем дневнике:^*

^* (Подлинные цели Густава Штреземана были, однако, совсем не такие, как их характеризует Энгельман. Штреземан подписал с западными державами Локарнский пакт. Это был пакт антисоветский. О подлинных целях Штреземана в его политической игре с Францией и Англией свидетельствуют, в частности, следующие строки из его секретного письма от 7 сентября 1925 года бывшему германскому кронпринцу:

Ясно, таким образом, что присуждение Нобелевской премии "миротворцу" Штреземану, осуществленное под влиянием антисоветских сил, имело целью замаскировать подлинные цели намерения Густава Штреземана. - Прим. ред.)

"У кронпринца и его жены снова был обед, на котором присутствовали, в частности, фон Шуберт (статс-секретарь министерства иностранных дел) и Шольц (бывший имперский министр хозяйства, руководитель фракции немецкой народной партии в рейхстаге) . Шольц говорит, что не только кронпринц, но и его жена весьма настроены против немецкой национальной партии и ее позиции. В числе присутствующих был депутат рейхстага (от немецкой национальной партии) граф фон дер Шуленбург, присоединившийся к этой критике Как добавил Шольц, кронпринц в личных беседах с ним и с другими отзывался обо мне в высшей степени сердечно, причем он (Шольц) сказал, например, что кронпринц и его семья всегда говорят обо мне как о "дяде Густаве". На свой недоуменный вопрос по этому поводу Шольц, как он рассказывает, получил такой ответ: "Так мы между собой называем Штреземана". Насчет Шуберта кронпринц сказал Шольцу, что знает его как нельзя лучше. Они действительно на "ты"..."

Карл фон Шуберт, ближайший соратник Штреземана, был старшим сыном генерал-лейтенанта Конрада фон Шуберта, который в качестве супруга Иды, урожденной баронессы фон Штумм-Хальберг, стал преемником своего тестя на посту главы штуммовского концерна. В министерстве иностранных дел Карл фон Шуберт сменил двух других членов клана Штуммов: заместителя статс-секретаря Вильгельма фон Штумма и статс-секретаря Рихарда фон Кюльмана; его родственник Викко фон Бголов-Шванте, позднее заведующий протокольным отделом МИД, принял от него - благодаря своим тесным связям с нацистской верхушкой - руководство концерном и семейным кланом Штуммов в третьем рейхе, передав затем эту роль боннскому политику Кнуту фон Кюльман-Штум-му (СвДП). Итак, на всех этапах новейшей немецкой истории династия Штуммов ухитрялась самыми различными способами сохранить свое политическое влияние; во времена Веймарской республики это удалось ей благодаря тому, что один из ее представителей был ближайшим советником Штреземана и одновременно закадычным другом кронпринца...

Остается еще отметить, что именно в те дни, когда бывший кронпринц Вильгельм отзывался столь похвально о "дяде Густаве" и столь критически о Немецкой национальной партии (хотя его братья занимали видное положение как в этой партии, так и немногим позже среди национал-социалистов), вопрос о безвозмездной экспроприации имущества Гогенцол-лернов стал весьма актуальным. Именно от Штреземана, вождя "немецкой народной партии", во многом зависело, будут ли те или иные предложения об экспроприации иметь шансы на успех.

Большинство других членов старой финансовой и политической элиты после 1918 года также начали свой путь в неведомое, двигаясь при этом не по одному, а по нескольким направлениям. Один из внуков Бисмарка, Готфрид, стал национал-социалистом, а его старший брат Отто - депутатом рейхстага от "немец-кой народной партии" и позднее, при Штреземане, дипломатом на службе у "системы". Почти все без исключения крупные остэльбские землевладельцы поддерживали немецкую национальную партию, но в то же время через кого-нибудь из своих семей имели контакт с группами, стоявшими на правом фланге ненавистной "веймарской коалиции", имея одновременно с этим своих представителей (большей частью младших сыновей) в одном из правоэкстремистских милитаристских союзов.

Среди промышленных заправил Фриц Тиссен был на первых порах исключением. Как нам известно, он уже в 1923 году финансировал путч Гитлера- Лю-дендорфа в Мюнхене, а позднее крупными денежными взносами помогал созданию СА и CG. Другие властители концернов по преимуществу поддерживали Немецкую национальную партию во главе с многолетним генеральным директором крупповского концерна Альфредом Гугенбергом, но не обходили своей благосклонностью также Немецкую народную партию Густава Штреземана, нередко блокировавшуюся с входившими в собственно "систему" партией Центра, Демократической партией и СДПГ. А некоторые - правда, немногие - владельцы крупных промышленных компаний даже делали ставку на крупную центристскую партию, католический Центр, пытаясь усилить ее правое крыло. Так, например, в главном печатном органе Центра, газете "Дейчланд", всем заправляли крупные акционеры ее издательства д-р Флориан Клёкнер, брат главы концерна Петера Клёкнера, и зять владельца фирмы "Вильеруа унд Бош", депутат рейхстага от Центра Франц фон Папен.

Папен, родившийся в 1879 году, происходил из дворянской семьи помещиков-католиков в Вестфалии, был когда-то гусарским офицером, затем непродолжительное время кайзеровским военным атташе в Вашингтоне, а с 1921 года - парламентарием от правого крыла своей партии. Он поддерживал контакты с промышленными магнатами Клёкнерами, Ганиэлями, Круппами, а также с крупными землевладельцами, с графом Талоном, кардиналом в Мюнстере и с тогдашним папским нунцием, поздпее папой Пием XII,. Эудженио Пачелли, с генералами рейхсвера, с Оскаром фон Бенкендорфом унд Гииденбургом, сыном второго рейхспрезидента, занимавшим не предусмотренное в конституции важное положение при отце.

При всем том Франц фон Папен вовсе не был важным политическим деятелем. Андре Франсуа-Понсе, бывший в течение многих лет французским послом в Берлине, так писал в своих изданных в 1946 году мемуарах: "Когда о нем заходила речь, каждый улыбался, хихикал или смеялся, ибо почему-то ни друзья, ни враги г-на фон Папена не принимали его всерьез. Он производил впечатление человека, неисправимо легкомысленного, и слыл таким до конца своих дней... Его считали поверхностпым, опрометчивым, коварным, честолюбивым, тщеславным, лукавым и склонным к интригам".

Своего товарища по партии Генриха Брюнинга, пользовавшегося доверием Гинденбурга, Франц фон Папен имел обыкновение упрекать за "недостаток национальной благонадежности". По этому поводу вожак баварских монархистов, барон Эрвейн фон Аретин, позднее говорил: "Если Папен и был националистом, а Брюнинг нет, то Брюнинг был по крайней мере хо-рошим политиком, в то время как личность Папепа просто не заслуживала серьезного внимания..."

Эти суждения были вынесены с большим опозданием, когда уже никто не мог сомневаться в том, что честолюбие, тщеславие, коварство и склонность к интригам этого "не заслуживающего серьезного внимания" господина фон Папена имели самые ужасные последствия. Летом 1932 года Франц фон Папен стал, пусть на короткое время, райхсканцлером и в тот момент, как отмечал Курт Прицколяйт, "в роли канцле-ра явно пришелся по сердцу старым господствующим слоям".

Стоит труда попробовать в общих чертах дать ответ на вопросы о том, каким образом Папен сумел оказаться в канцлерском кресле, в котором до него восседали Бисмарк, Штреземан и наконец Брюнинг, как он пытался править, не располагая большинством в рейхстаге или хотя бы среди народа, что он предпринимал, дабы удержаться у власти, и чем ради этого пожертвовал. Его политика была именно той, какой желала ее видеть старая элита сильных мира сего и по поводу которой раз в кои-то веки трогательно сошлись во мнениях буквально все: промышленники и крупные землевладельцы, католическая знать и остэльбские юнкеры, Гогенцоллерны, генералитет и финансовые тузы.

Политика Папена, хотя это не входило в намерения его друзей из числа Немецкой национальной партии, ни даже в его собственные намерения, уготовила немецкому народу гитлеровскую диктатуру со всеми ее последствиями для немцев, их соседей и всего мира, причем рискованно утверждать, будто "захват власти нацистским фюрером все равпо был-де неизбежен.

Напротив, многое свидетельствует о том, что этого вообще не случилось бы, не прояви старая когорта богатых и могущественных готовность отнестись к Гитлеру как к "меньшему из зол" и войти с ним - временно, как они надеялись,- в альянс, чтобы избежать "большего зла".

Злом, казавшимся старой господствующей верхушке гораздо более опасным, чем Гитлер, вовсе не была угроза коммунистической революции; хотя об этом "пугале" охотно упоминали, было совершенно точно известно, что у КПГ тогда и в ближайшем будущем не было ни малейшего шанса насильственным путем прийти к власти, имея против себя рейхсвер, полицию и боевые отряды не только правых, но и социал-демократов, профсоюзы и - последними в списке, но не последними по значению - готовые в случае необходимости к интервенции войска союзников, которые любой ценой предотвратили бы победу коммунизма в Германии^*. Нет, "большим злом", пугавшим прежних владык и толстосумов, было окончательное упрочение республики, уже намечавшееся по мере того, как шел на убыль мировой экономический кризис. Такая победа демократии положила бы начало процессу, в конце которого прежние господствующие слои потеряли бы все свои привилегии.

^* (Автор не учитывает, что КПГ тогда и не ставила своей задачей "социалистическую революцию". Ее стратегия была направлена на то, чтобы создать в Германии единый фронт борьбы против фашизма и войны. - Прим. ред. )

К этому добавились некоторые более конкретные страхи: вот-вот могла разразиться парочка крупных., скандалов, способных страшно скомпрометировать отдельных представителей и целые группы лиц из финансовой элиты. Даже представитель кайзеровского рейха на посту президента республики и убеленный сединами фельдмаршал Пауль фон Бенкендорф унд Гинденбург был замешан в одном из этих скандалов, и в случае разоблачения ему пришлось бы подать в отставку, что при неизбежных в этом случае новых выборах могло вызвать сдвиг влево... Короче говоря, у представителей старой господствующей верхушки были как общие, так и сугубо личные причины решиться поздней весной 1932 года на попытку уничтожения Веймарской республики, пока она не успела вновь - и уже окончательно - упрочить свои позиции. Страна еще задыхалась в тисках массовой безработицы и нищеты, а ослабление мирового экономического кризиса не было пока в Германии сколько-нибудь ощутимым; гитлеровская, НСДАП оставалась огромным резервуаром недовольных справа и от выборов к выборам становилась все сильнее, хотя уже намечался конец этой тенденции (на выборах в рейхстаг в ноябре 1932 года национал-социалисты тоже потеряли свыше двух миллионов голосов и тридцать четыре мандата). Это был, судя по всему, последний удобный случай свалить ненавистную "систему", замяв одновременно с этим назревающие скандалы, "без лишнего шума" придушить парламентскую демократию и установить диктатуру военщины и дворянства. В поддержке рейхсвера, а также промышленников, банкиров и землевладельцев можно было не сомневаться; измотанные годами беспросветной нужды массы промышленных рабочих намечалось держать в узде с помощью в случае необходимости рейхсвера и полиции, а проникнутых радикальными настроениями мелких бюргеров в гитлеровских боевых отрядах заговорщики надеялись легко приручить и поставить на определенное им место.

В начале мая 1932 года на пути выполнения этого плана еще были кое-какие препятствия. Во-первых, среди земель федерации Пруссия со своим социал-демократическим правительством во главе с премьер-министром Отто Брауном и своей сильной, руководимой теми же социал-демократами полицией могла оказать сопротивление. Во-вторых, существовало правительство во главе с канцлером, политическим деятелем от партии Центра, Брюнингом, который, располагая правительством из умеренных правых, пытался справиться с кризисом и полагал, что пользуется полным доверием рейхспрезидента. В-третьих, был еще "сильный человек" в правительстве Брюнинга, имперский министр обороны и временный министр внутренних дел Вильгельм Грёнер, который в первую мировую войну получил прозвище "красный генерал" за то, что, бу-дучи начальником управления военной промышленности, оказался достаточно благоразумным - вопреки ожесточенному сопротивлению союзов работодателей - дать закону о вспомогательной трудовой повинности социально-политическое истолкование, отвечающее требованиям профсоюзов, н за то, что летом 1917 года он осмелился потребовать от рейхсканцлера такое крупное повышение налога на военные прибыли, которое перечеркивало возможности наживаться на вооружениях. Этого Грёнеру, естественно, добиться не удалось, после чего он был вынужден подать в отстаз-ку; ему суждено было пасть первым. Следующей жертвой оказался Брюнинг, а затем государственным переворотом было свергнуто законное прусское правительство.

Есть известная парадоксальность в том, что прусской законностью легко пожертвовали ради реакционной диктатуры, причем это сделали люди, бывшие в большинстве своем юнкерами, почти все без исключения относившиеся к старой прусской элите. Прежде чем подробнее заняться этими людьми и мотивами их действий, следует коротко обрисовать ситуацию, существовавшую весной 1932 года.

С марта 1930 года у власти находился рейхсканцлер Брюнинг, которого поддерживали партии старой веймарской коалиции и умеренные правые. Непопулярные меры он проводил в жизнь с помощью так называемых чрезвычайных постановлений, которые после санкции рейхспрезидента приобретали силу законов даже вопреки большинству депутатов парламента. Таким образом, Брюнинг мог править только до тех пор, пока он пользовался доверием и поддержкой Гинденбурга, причем ему и его кабинету эти доверие и поддержка немало стоили. Например, им приходилось в рамках так называемой программы "Остхильфе" ("Восточная помощь") за счет и без того почти пустой государственной казны щедро субсидировать тех единомышленников рейхспрезидента и его собратьев по сословию, которых он считал фундаментом государства и "необходимым оплотом в борьбе против большевизма и натиска славян".

В этой связи нужно отметить, что и сам Гинденбург был крупным остэльбским помещиком. К своему 80-летию в 1927 году он получил в подарок большое поместье и замок Нойдек в Западной Пруссии, некогда проданное родовое дворянское имение его семьи. Видный консервативный деятель эпохи старой монархии Элард фон Ольденбург-Янушау, уже известный нам как поборник казарменной муштры и прусского трехклассного избирательного права, собрал среди промышленников и банкиров деньги на приобретение этого более чем роскошного и при иных обстоятельствах считавшегося бы взяткой подарка. Вдобавок инициаторы этого дела схитрили и записали Нойдек не на имя самого юбиляра, а на имя его сына Оскара, в результате чего государство теряло налог на наследство. Кроме того, рейхспрезидент, который с тех пор вершил государственные дела главным образом из Нойдека, обзавелся по получении подарка новым кругом друзей и соседей, где главную роль играл Элард фон Ольденбург-Янушау, владелец соседнего поместья.

В Германии, когда речь заходила о том, что подобает и чего не подобает делать чиновнику или политическому деятелю, далеко не ко всем подходили с одинаковой меркой. Когда дело касалось Гинденбурга, правые не усматривали ничего предосудительного в' том, что рейхспрезидент принимает презент ценою в несколько миллионов марок, да еще от людей, которые хотели с его помощью добиться финансовых субсидий. "Впрочем, либералы и социал-демократы тоже воздержались от всякой критики по адресу главы республиканского государства: ведь кайзеровский генерал-фельдмаршал присягнул на верность демократической конституции, до сих пор относился к ней с уважением и во многом содействовал развитию и упрочению расшатанной кризисом государственной системы.

На выборах рейхспрезидента в марте и апреле 1932 года Гпнденбург в качестве кандидата, выдвинутого совместно республиканскими партиями и умерен-ными правыми, сумел (правда, только во втором туре выборов) собрать 53 процента всех поданных голосов и, следовательно, получить абсолютное большинство, в котором, впрочем, уже не было необходимости; Гитлер получил 36,8 процента голосов, Эрнст Тельман, вождь Коммунистов,- лишь 10,2 процента. Иными словами, почти две трети немецких избирателей проголосовали против Гитлера; большинство недвусмысленно высказалось за дальнейшее существование республики, пусть даже во главе с бывшим генерал-фельдмаршалом Вильгельма II в виде символа "спокойствия и порядка".

Такая победа Гинденбурга и стоящих за ним демократических сил, казалось, была в то же время впечатляющим успехом и для рейхсканцлера Брюпинга, который собирался использовать возросший авторитет рейхспрезидента республики и свой собственный для дальнейшей стабилизации положения.

Его министр внутренних дел и имперский министр обороны Грёнер спустя несколько дней после президентских выборов распорядился распустить гитлеровские СА и СС, а также запретить ношение формы членам всех других военизированных организаций. Ганс Шланге-Шёнинген, рейхскомиссар Брюнинга по вопросам "Восточной помощи" ("Остхильфе"), приступил к выполнению срочной программы предоставления земельных участков поселенцам (нескольким сотням тысяч семей, страдавшим от безработицы), не обращая внимания на протесты затронутых земельной реформой остэльбских помещиков, а сам канцлер начал добиваться от западных держав принципиальной отмены дискриминационных для Германии ограничений в вооружениях, с помощью чего он надеялся выбить почву из-под правых партий.

При подобных обстоятельствах от ведущих представителей старой финансовой и политической элиты требовался максимум проворства, ибо они явно рисковали упустить последний шанс расправиться с республикой и, как со всею откровенностью говорил в те дни Ольденбург-Янушау, "прописать немецкому народу такую конституцию, чтобы он света белого не взвидел". Поэтому они, не мешкая, приступили к делу, поставив своей целью упразднение демократии и восстановление - путем военной диктатуры - монархии и привилегий прежнего господствующего слоя общества.

Начало было положено кронпринцем Вильгельмом, который 14 апреля 1932 года, через день после запрещения национал-социалистских боевых отрядов, обратился к министру обороны и министру внутренних дел генералу Тренеру с письмом, где говорилось: "...Вы знаете, что с ноября 1918 года Вы очень часто были мишенью нападок со стороны националистов и что именно в их кругах к Вам относились с глубоким недоверием. Лично я, всегда стремясь оставаться объективным, много раз ломал в этих кругах копья за Вас и за моего друга Шлейхера. Поэтому мне особенно прискорбно, что Вы поставили свою подпись под распоряжением о роспуске СА и СС. Я могу расценить это распоряжение как серьезную ошибку, чреватую страшной опасностью для внутреннего мира. Запрещение членам "Стального шлема" носить форму и роспуск СА и СС неизбежно сильнейшим образом подорвут в национальных кругах доверие к министерству обороны. Поскольку я с давних пор стремлюсь лично содействовать установлению доверия между рейхсвером и национальными организациями - это особенно относится к НСДАП,- Вы, Ваше превосходительство, поймете, сколь тягостное впечатление производит на меня этот шаг, скрепленный Вашим именем..."

Такова была благодарность дома Гогенцоллернов за все оставленное и дарованное ему республикой! Бывший кронпринц объявлял имперскому министру обороны, что отныне тот окончательно лишается доверия-всех "национальных кругов". Спустя четыре недели, после того как на квартире упомянутого автором письма генерала рейхсвера Курта фон Шлейхера состоялась 8 мая откровенная беседа между ним, сыном рейхспре-зидента, полковником Оскаром фон Гинденбургом, статс-секретарем при рейхспрезиденте Отто Мейсне-ром и Адольфом Гитлером, вожаком СА и СС, которые по приказу рейхсправительства были объявлены враждебными государству организациями и распущены, Шлейхер также выразил (от имени рейхсвера) недоверие своему другу и начальнику Грёнеру. Еще за несколько дней до этого вождь Немецкой национальной партии и владыка мощной газетной империи, тайный советник Альфред Гугенберг начал широко задуманную травлю генерала Грёнера. А 13 мая командующий рейхсвером, преданный анафеме всеми правыми, сделал соответствующие выводы и, поскольку он уже не встречал никакой поддержки- со стороны Гинденбур-га и был брошен на произвол судьбы генералитетом, объявил, что уходит в отставку.

Д-р Йозеф Геббельс, нацистский гауляйтер Большого Берлина, отмечал по этому поводу в своем дневнике: "Мы получили известия от генерала Шлейхера. Кризис развивается согласно плану..."

За несколько дней до описываемых событий Брю-нинг вернулся из Женевы не солоно хлебавши. Правда, представители США, Великобритании и Италии заверили его в своей готовности идти навстречу требованиям Германии, но решающий партнер, представитель Франции, на совещании отсутствовал. Оставалось два дня до начала столь важных для внутри и внешнеполитического престижа Брюнинга переговоров насчет освобождения Германии от дискриминационных условий Версальского мирного договора, когда французскому послу в Берлине намекнули, что переговоры с теперешним канцлером - игра, не стоящая свеч, и что его падение - вопрос нескольких дней.

Этот короткий срок, которым еще располагали Брю-нинг, а вместе с ним республика, заговорщики использовали для того, чтобы привлечь на свою сторону Гинденбурга. После переизбрания на пост рейхспре-зидента старый джентльмен удалился в свое поместье Нойдек. Как раз на отдыхе, когда на главу государства могли непосредственно влиять его соседи из юнкеров, уполномоченный Брюнинга по вопросам уже упоминавшейся "Остхильфе" Шланге-Шёнинген приступил к выполнению плана создания "срочно необходимых в силу общественных и политических причин крупных крестьянских поселений в Восточной Пруссии, Западной Пруссии и Померании". Вся правая печать немедленно и дружно обрушилась на "аграр-болышевика" Шланге-Шёнингена, который в виде компенсации за эту "Остхильфе" помещикам хотел экспроприировать у них землю, нужную для создания таких поселений^*. Спустя годы статс-секретарь Мейснер, который в качестве главы канцелярии Гинденбурга имел возможность непосредственно наблюдать за ходом событий, рассказал: "Тут-то консервативные крупные помещики и перешли в наступление" (отметим, кстати, что и сам Мейснер косвенно оказывал помощь заговорщикам, направив события в нужное им русло). Сообщает же он следующее: "Крупные восточ-нопрусские землевладельцы, в частности фон Ольден-бург-Янушау, фон Батокки и другие, сумели внушить Гинденбургу, когда он в мае 1932 года... находился в своем... имении Нойдек, что эти утверждения (правой печати) выражают тревогу всего остэльбского юнкерства н являются вопросом, затрагивающим его существование. Этот умело организованный демарш произвел на рейхспрезидента сильное впечатление, ибо он с большой озабоченностью говорил мне тогда в Нойдеке по поводу одного из докладов, что из аграрных кругов к нему поступают сообщения о недовольстве намерениями правительства, о недоверии к ним и что все восточнопрусские круги настоятельно призывают его назначить в правительство людей, сочувствующих аграриям..."

^* (И тогда, и после падения третьего рейха Шланге-Шёнинген был и остался одним из самых ярых защитников прусского юнкерства. - Прим. ред. )

Генерал фон Шлейхер, имевший в качестве однополчанина Гинденбурга доступ в Нойдек в любой момент, сумел - вместе со своим тайным союзником, сыном рейхспрезидента Оскаром - подогреть проснувшееся недоверие старого джентльмена к правительству Брюнинга и его "революционным" замыслам: А утром 25 мая 1932 года статс-секретарь Мейснер передал и без того весьма встревоженному рейхспре-зиденту письмо из Берлина, после которого у Гинденбурга исчезли последние сомнения, мешавшие ему позволить свалить Брюнинга.

Единственным, кто даже тогда еще не догадывался, что ому уже не на что опереться, был сам Брюнинг.

Он чувствовал себя, как он сам заявил в рейхстаге 12 мая 1932 года, за день до отставки генерала Тренера, "в ста метрах от цели", окончательного преодоле-ния кризиса. В тот день рейхстаг вновь выразил ему -доверие, приняв один из предложенных Брюнингом законопроектов большинством в тридцать голосов.

И том не менее этот последний канцлер при парламентской демократии пал в том же месяце, 30 мая 1932 года, не в результате вотума недоверия со стороны рейхстага, а потому что Гинденбург лишил его своего Доверия, после того как предварительно потребовал отставки другого члена кабинета, уполномоченного по вопросам "Остхильфе" Шланге-Шёнингена. Поданное вслед за этим Брюнингом прошение об отставке всего кабинета рейхспрезидент принял тотчас же и в тот же день поручил Францу фон Папену сформировать новое правительство, не имевшее большинства в парламенте. Ничего не скажешь: Гинденбурги знатно "отблагодарили" за доверие, оказанное им всего за несколько недель до этого демократическим большинством немецкого народа, и за личный вклад Брюнинга в переизбрание седовласого маршала на пост рейхспрезидента! Этой изменой Гинденбурга своим избирателям и тем, кто помогал ему на выборах, закончилась - за восемь месяцев до захвата власти Гитлером - первая попытка внедрить в Германии демократические порядки. Это произошло без революции или нажима извне вопреки недвусмысленно выраженной воле большинства народа и избранного им парламента, без путча военщины или уличного террора.

Что скрывалось за этим? Какая игра велась за кулисами и что побудило убеленного сединами рейхспрезидента - на предвыборных плакатах республиканских партий под его изображением красовалась надпись "Лучшего тебе не найти!" - допустить падение искренне преданного ему канцлера и покинуть республику на произвол судьбы?

Если верить Францу фон Папену, преемнику Брюнинга па посту рейхсканцлера, никаких причин для этого вообще не было! В папеновских мемуарах, вышедших в свет в 1952 году под красноречивым названием "Дорогу правде!", автор объявляет фантазией мысль, что Брюнинг, а вместе с ним немецкая демократия пали жертвой интриги остэльбских юнкеров, честолюбивой военщины и ненавидевших республику мультимиллионеров. К сожалению, Франц фон Па-пеи, который в своих занимающих 678 страниц воспоминаниях многословно рассказывает о множестве ничтожных мелочей, нашел лишь несколько ничего не говорящих фраз для описания предыстории удачнейшего дня в его жизни, когда он, человек почти неизвестный, не пользовавшийся поддержкой ни в парламенте, пи со стороны избирателей, был назначен рейхсканцлером.

"К несчастью, недостаток места не позволяет, - писал он, имея в виду вновь и вновь высказываемое предположение, что Брюнинга погубила подлая интрига,- привести здесь материалы, полностью опровергающие эти клеветнические измышления".

Уже в 1936 году один из членов сформированного фон Папеном в 1932 году правительства, политический деятель из числа Немецкой национальной партии барон Вильгельм фон Гайль (1879-1945), пытался в одной из своих записей "разъяснить" потомству суть загадочных событий, приведших к отставке Шланге-Шёнигена и Брюнинга. Он утверждает, будто подробно расспросил ряд видных лиц, близких в то время к Гинденбургу, обо всем, что происходило в критические дни перед падением Брюнинга и назначением Папена. Прежде всего он, барон Гайль, побывал у графа Брюннека, "который никогда не докучал рейхспрезиденту политическими делами", затем у Эларда фон Ольденбурга-Янушау, дарителя Нойдека и доброго соседа Гинденбурга, а под конец - у бывшего восточнопрус-ского вожака "Стального шлема", последнего командира первого прусского гвардейского пехотного полка, графа цу Ойленбурга-Виккена. Эти три человека (нельзя не удивляться окружению президента республики: сплошь заклятые враги демократии и сторонники правых, соперников Гинденбурга на состоявшихся всего за несколько недель до этого президентских выборах) будто бы заявили, что не участвовали в какой-либо кампании такого рода, то есть в кампании против "грозящего заселения" уже не поддающихся оздоровлению дворянских поместий восточнее Эльбы и, если на то пошло, слыхом не слыхивали о ней.

Барон Гайль к этому добавляет: "Возможность того, что (ныне покойный) тогдашний руководитель восточнопрусских аграриев д-р Брандес-Цауперн подал в те дни памятную записку, исключается... если вспомнить о тесном сотрудничестве между Брандесом и мной. Мне еще предстоит непосредственно расспросить графа Ойленбурга-Прассена. Однако полагаю, уже и сейчас можно сказать, что басня о каких-то попытках восточнопрусских крупных землевладельцев повлиять на рейхспрезидента перед отставкой кабинета Брюпинга, в частности о сомнениях и опасениях, высказывавшихся якобы ими в отношении проекта чрезвычайного закона, направленного в мае 1932 года рейхспрезиденту по служебным каналам, абсолютно беспочвенна. За недостатком других сведений демократическая пресса тогда сочинила сказку о победоносном демарше остэльбских товарищей фельдмаршала по сословию".

При всем том расторопный барон фон Гайль, сам "один из товарищей фельдмаршала по сословию", легко мог бы обнаружить документальное доказательство "влияния восточнопрусских крупных землевладельцев на рейхспрезидента" в виде направленного Гиндеибургу письма от 24 мая 1932 года. Ниже приводится его текст:

"Высокочтимый и глубокоуважаемый господин генерал-фельдмаршал! Я позволю себе смелость почтительнейше обратить Ваше внимание на тревогу и беспокойство, испытываемые сейчас широкими кругами немецкого Востока и немецкой экономики.

Имперское правительство обсуждает в настоящее время постановление рейхспрезидента о содействии созданию сельскохозяйственных поселений на основе статьи 48, раздел 2, чей § 2 содержит положение, позволяющее Управлению по проблемам восточных районов по своему усмотрению и в принудительном порядке продавать с торгов, без ходатайства кредитора, земельные участки, уже неспособные освободиться от долгов. Даже если кредитор и должник пришли к договоренности друг с другом, ведомство, не являющееся заимодавцем, может впредь вопреки всем участвующим сторонам, назначить принудительные торги и не только согнать со двора владельца, но также игнорировать требования кредитора.

В последующих параграфах предусмотрены некоторые возможности для возмещения убытков кредитору. Практически польза нового постановления ничтожно мала. После многих тяжких посягательств на частную собственность в виде предшествующих чрезвычайных законов предоставляемое указанному ведомству новое право проводить торги в принудительном порядке означает еще одно посягательство и новый сдвиг в сторону государственного социализма.

Известие об этом проекте глубоко встревожило на Востоке широкие аграрные круги и средний класс в городах. Брожение умов там пугающе усиливается. Оно постепенно отражается на сопротивляемости тех самых кругов, которые до сих пор были носителями национальной воли к борьбе в отношениях с Польшей. Этого не могли не заметить и военные ведомства. В данный критический момент следует избегать всего, что как-то ослабляет волю к сопротивлению. При таком положении дел осмелюсь, господин генерал-фельдмаршал, почтительнейше и настоятельно просить при рассмотрении постановления с особым вниманием отнестись к вопросу о том, не следует ли исключить из него пункт о предоставлении права на проведение принудительных торгов, дабы это постановление не было замаскированным разрешением на экспроприацию. Как известно господину генерал-фельдмаршалу, я позволяю себе обращаться к нему лишь в редких и чрезвычайных случаях. Осмелюсь поэтому просить возможно благосклоннее отнестись к настоящему письму, как к выражению чувства особой озабоченности.В надежде, что господин генерал-фельдмаршал обрел на родной земле отрадный и спокойный отдых, остаюсь Ваш, господин генерал-фельдмаршал, давний искренний и почтительнейший слуга

барон фон Гайлъ".

Это письмо барона Гайля, который якобы тщетно искал подобного доказательства воздействия па Гин-денбурга, письмо, написанное собственноручно им, проливает яркий свет - безотносительно к роли, сыгранной им в то время,- на понятия о чести и приличиях, бытовавшие в той своеобразной касте будто бы преданных государству и родине аристократов, которые осмеливались говорить о "брожении умов" и о "национальной воле к борьбе", помышляя в действительности лишь о собственных, сугубо материальных интересах. Помещики буквально грызлись из-за миллионов, представляемых в рамках пресловутой "Остхильфе", и ради получения их зачастую манипулировали мнимыми "займами", якобы полученными от родственников и друзей. Они, однако, вовсе не проявляли готовности дать оказавшемуся в трудном положении государству хоть клочок земли для новых поселений...

Судя по собственной пометке Гайля на обнаруженном в его архиве календаре (эти записи были впервые опубликованы Эрвином Топфом в начале 60-х годов), имевшее столь серьезные последствия письмо было "вечером 24 мая (1932 года) вручено статс-секретарю Мейснеру, который в тот же вечер захватил его с собою в Нойдек", где в то время находился Гинденбург. Таким образом 25 мая письмо барона Гайля лежало перед рейхспрезидентом; 26 мая Мейснер подтвердил барону его получение и не далее, как в тот же день, уведомил Шланге-Шёнингена, рейхскомиссара по вопросам "помощи восточным районам" в правительстве Брюнинга, о решении Гинденбурга отклонить спорный проект чрезвычайного закона. 28 мая, сразу после своего возвращения из Нойдека в Берлин, рейхспре-зидент потребовал от Брюнинга "немедленной отставки Шланге-Шёнингена". В последующие два дня Гинденбург "коротко, очень холодно и официально" (по словам Брюнинга) объявил своему канцлеру, что тот уже не пользуется его доверием. Уже 30 мая кабинет Брюнинга принял решение подать в отставку. 1 июня, к изумлению общественности, новым главой правительства стал Франц фон Папен, "второй канцлер из династии "Вильеруа унд Бох", как ядовито отмечала одна из социал-демократических газет. Над предшественником Брюнинга, рейхсканцлером Германом Мюллером (СДПГ), который перед первой мировой войной зарабатывал себе на жизнь в качестве мелкого служащего этого же самого концерна по производству керамических изделий, националистическая печать издевалась как над "бывшим коммивояжером по продаже ватерклозетов"; Папена же, зятя Боха и совладельца концерна, естественно, не попрекали продукцией семейной фирмы...

Состав кабинета Папена превзошел самые худшие опасения: министром иностранных дел стал барон Константин фон Нейрат, о котором Курт Тухольски еще в 1929 году насмешливо писал па страницах "Вельтбюне": "Оставим его в покое, он делает то же, что делают все: вытягивает деньги из своей страны, а потом плюет на нее. Он живет в свое удовольствие, интригует, подкапывается под республиканцев, чихает на рабочих, усердно посещает бега, высокомерно взирает на мир сквозь монокль, вредит нам как только может. Ну, что сказать о нем еще? Нам все это обходится очень дорого, а ему не стоит ни гроша".

Министром внутренних дел был назначен барон Вильгельм фон Гайль, депутат рейхстага от Немецкой национальной партии и доверенное лицо восточнопрусских помещиков, столь ретиво помогавший свалить Шланге-Шёнингена и Брюнинга. Портфель министра финансов достался графу Людвигу Шверипу фон Крозигку, правому из правых среди чиновников этого ведомства. Министром хозяйства и временным министром труда остался уже подавший 6 мая в отставку д-р Герман Вармбольд, член правления крупнейшего химического концерна "ИГ Фарбениндустри АГ", возглавлявший это министерство при Брюнинге. Член Немецкой национальной партии из Баварии д-р Франц Гюртнер стал министром юстиции; генерал Курт фон Шлейхер, друг кронпринца, однополчанин Гинденбурга и партнер Гитлера на переговорах, возглавил министерство обороны; на пост министра почты и транспорта назначили барона Пауля Эльца фон Рюбенаха, министром продовольствия и сельского хозяйства, а также преемником Шланге-Шёнингена в качестве уполномоченного по вопросам восточных поселений стал барон Магиус фон Браун, владелец дворянских поместий Нейкен, Раппельн и Пальпаш в Прейсиш-Эйлау, Обервизенталь в Лёвенберге, член Немецкой национальной партии, со стороны которого друзья по сословию могли не бояться каких-либо подвохов. (Кстати сказать, один из сыновей барона Брауна, Вернер, стал специалистом по ракетам - сначала при Гитлере, затем у американцев; другой сын, Сигизмунд, был послом ФРГ и многолетним руководителем протокольного отдела МИД Федеративной республики.) Этот "кабинет баронов", как его язвительно называли, вполне мог бы проводить свои заседания в аристократическом архиреакционном "клубе господ", членами которого, помимо самого Франца фон Папена, были также его министры, бароны фон Гайль и фон Браун и куда частенько наведывались в гости генерал фон Шлейхер и граф Шверин фон Крозигк.

Первыми мерами нового рейхсправительства были резкое сокращение всех пособий и других выплат в системе социального обеспечения ("Государство не может превращаться в благотворительное заведение!"), введение нового налога на соль, а также отмена запрета на национал-социалистские штурмовые отряды. Рейхстаг был распущен; от назначенных иа 31 июля новых выборов господин фон Папен с надеждой ожидал усиления правых партий, снисходительно относившихся к его правительству, а 20 июля 1932 года повый рейхсканцлер выполнил и последнее предварительное условие для удушения демократии в Германии: после введения чрезвычайного положения и передачи исполнительной власти рейхсверу он объявил низложенным конституционное прусское правительство и назначил туда рейхскомиссара из членов Немецкой национальной партии, которому должны были подчиняться органы административной власти в Пруссии.

Все это подготовило почву для диктатуры правых, падения республики и гибели демократии. o При этом различные группировки и деятели в лагере правых преследовали весьма отличавшиеся друг от друга цели на ближайшее и более отдаленное будущее. Папен мечтал о долгом пребывании на посту канцлера и замышлял реформу конституции, предусматривавшую новое избирательное право, наличие (назначаемой, а не выборной) первой палаты парламента и независимость правительства от парламента; Гинденбург вместе со своим окружением поддерживал эти планы, усматривая в них способ вернуться к монархии и вновь втащить на трон Гогенцоллернов.

Гитлер и его сторонники, на первых порах мирившиеся с правительством Папена и добившиеся на июльских выборах своего самого большого по сравнению со всеми предыдущими успеха (они получили 36,9 процента голосов), рвались к власти, и поскольку у них не было ни большинства в парламенте, ни возможности добиться своего насильственным путем, имея против себя рейхсвер, полицию и сопротивление почти двух третей населения, подыскивали партнеров по коалиции, которые помогли бы им пролезть в правительство и от которых затем можно было бы отделаться. Поэтому они вели переговоры с министром обороны фон Шлейхером, кланом Гинденбургов, группировками немецких националистов, крупными промышленниками и даже с католической партией Центра, причем наисекретнейшие из бесед проводил лично Гитлер, а помимо него, главным образом Грегор Штрассер и Эрнст Рем, "начальник штаба СА", а также Геринг, Геббельс и Кепплер.

Гитлер и его ближайшее окружение понимали, что времени у них мало, поскольку в условиях чересчур затянувшихся переговоров на пороге власти и в обстановке ослабевающего кризиса вряд ли можно было сохранить силу и единство партии. Им особенно повредило то, что они на первых порах поддерживали крайне непопулярное в народе, всеми презираемое и высмеиваемое правительство Папена и вели с канцлером переговоры об "объединении всех национальных сил".

Поэтому летом 1932 года они прервали переговоры со слабеньким правительственным лагерем и взяли курс на коалицию с католической партией Центра и Баварской народной партией, которые были не против такого черно-коричневого "брака по расчету". В то же время отношения гитлеровцев с Немецкой национальной партией ухудшались, дело дошло до серьезных столкновений между СА и "Стальным шлемом".

4 сентября правительство Папена издало чрезвычайное постановление, практически упразднявшее са-мостоятельность профсоюзов в определении тарифных ставок. Эта мера лишила профсоюзы их прежнего влияния, и Папен мог рассчитывать на одобрение его всеми правыми партиями. Правда, был в этой мере и немалый риск, ибо нацисты, учитывая свое тогдашнее положение на переговорах, не могли одобрить этой правительственной меры; партия Центра, вынужден-пая считаться с христианскими профсоюзами, в этом случае не пошла бы на коалицию с ними. 12 сентября 1932 года принесло правительству Папена самое тяжелое поражение из всех, которые выпадали в парламенте на долю какого-либо кабинета министров: 512 голосами против 42 при пяти воздержавшихся парламент принял предложенную коммунистами резолюцию об отмене чрезвычайного закона, направленного против тарифной автономии профсоюзов. Во время этого голосования, означавшего его падение, рейхсканцлер, явно мало знакомый с парламентской процедурой, передал председателю рейхстага, национал-социалисту Герману Герингу записку, которую тот демонстративно отложил в сторону. Он обратил на нее внимание и зачитал ее вслух только пo окончании голосования. Папен тем временем столь же демонстративно покинул зал заседаний. Что же касается оставленного им Герингу документа, то это было письмо Гинденбурга, где говорилось: "На основании статьи 25 имперской конституции я объявляю рейхстаг распущенным, поскольку существует опасность, что рейхстаг потребует отмены моего чрезвычайного постановления от 4 сентября сего года".

Подобное обоснование было неправомерным в конституционном плане, да и вообще могло сойти разве что за неудачную шутку: по конституции рейхстаг был вправе требовать отмены чрезвычайных законов и, поступи он таким образом, его воля должна была быть выполнена. Выходит, рейхспрезидент аргументировал свое распоряжение о роспуске парламента "опасностью" того, что парламент, дескать, может воспользоваться своими конституционными правами...

После ожесточенной бумажной войны между Герингом и Папеном, двумя отъявленными врагами демократии, которые на этот раз осыпали друг друга упреками в неконституционном поведении, 6 ноября 1932 года были проведены новые выборы. Национал-социалистам они принесли тяжелые потери. Немецкой национальной партии и умеренным правым - двадцать мест сверх того, что у них уже было; СДПГ - потерю одиннадцати мандатов, перешедших к коммунистам, а в общем - изменение соотношения сил между партиями, которое делало невозможной правительственную коалицию НСДАП и Центра без допуска в нее Немецкой национальной партии. Папен на основании этого возомнил, что теперь-то он может дорваться до "подлинного национального объединения сил" под своим, естественно, руководством. С соответствующим приглашением он обратился к руководителям всех партий, о которых в данном случае могла ИДТИ речь, начиная с Гитлера и кончая прелатом Каасом. Однако ничего, кроме конфуза, из этого не вышло, ибо интересы отдельных группировок слишком уж отличались друг от друга: Каас стремился к гражданскому блоку под своим лидерством, пусть даже с участием национал-социалистов; Гитлер хотел для себя лично, с большинством в рейхстаге или без него, поста канцлера плюс поста рейхсминистра внутренних дел для кого-нибудь из НСДАП; Гугенберг требовал убрать рейхстаг и сформировать "президентский кабинет министров", призванный подготовить возврат к монархии; сам же Папсп рассчитывал в случае необходимости продолжать править без всякой коалиции при поддержке Гин-денбурга и рейхсвера, отделаться от парламента и изменить обременительную конституцию так, чтобы придать долговечность своему авторитарному и реакционному режиму.

Но тут, увы, ему перешел дорогу верный друг Гинденбурга и кронпринца, генерал фон Шлейхер: командующий рейхсвером сам вознамерился стать канцлером. Он полагал, что сможет обойтись без изменения конституции, а пока и без парламента, если ему удастся с помощью популярных мер привлечь на свою сторону большинство народа, в том числе часть НСДАП, над чьими боевыми организациями, казалось, нависла угроза раскола после тяжкого поражения на выборах в рейхстаг 6 ноября и провала переговоров о коалиции.

Ввиду столь честолюбивых планов своего друга и влиятельнейшего министра, в подчинении у которого находилась военная мощь рейха, Франц фон Папен 17 ноября был вынужден подать в отставку и после еще двух недель зондирования во всех мыслимых направлениях сам порекомендовал рейхспрезиденту назначить генерала фон Шлейхера его, Папена, преемником на посту канцлера, что и было сделано 2 декабря 1932 года.

Гинденбургу уход его явного любимца Папена был весьма не по душе. Он попросил Папена остаться его политическим советником, обратился к нему с прощальным письмом, состоящим сплошь из восхвалений, и подарил ему фотографию, изображающую его, президента республики, в форме кайзеровско-королевского геперал-фельдмаршала. Фотографию Гинденбург спаб-Дил дарственной надписью, гласящей: "Был у меня товарищ!.."^*

^* (Строка из солдатской песни. )

Папен, воодушевленный такими доказательствами доверия рейхспрезидента, лелеял планы отомстить Шленхеру и в свою очередь свалить его. Шлейхер сам облегчил Папену задачу, поскольку в своем нетерпеливом стремлении стать популярным новый канцлер допустил ошибки, лишившие его симпатий старой финансовой и политической элиты.

Прежде всего он разрешил восстановить тарифную автономию профсоюзов, упраздненную Папеном в угоду предпринимателям: затем, выступая по радио, заявил, что не годится, чтобы крупные промышленные компании пользовались всеми выгодами частнособственнического хозяйства, а все тяготы, особенно весь риск, связанный с частными гешефтами, взваливали на плечи государства.

Впредь предприятия, которые в той или иной форме работают с использованием государственных средств, Должны быть поставлены под контроль государства. Канцлер дошел до того, что признал: "Доходы тех, кто трудится, стали слишком низкими. Дальнейшее их понижение недопустимо в социальном аспекте и экономически нецелесообразно".

Такими смахивавшими на социалистические высказываниями он восстановил против себя владельцев концернов, крупных акционеров и банкиров; другие проекты фон Шлейхера сделали его противниками крупных землевладельцев. Примером может служить его обещание разделить на участки и передать безработным, которые захотят стать поселенцами, более миллиона моргенов земли в Восточной Пруссии, провинции Гренцмарк, Познань, в Западной Пруссии, Померании и Мекленбурге.

Почти одновременно с оглашением этой программы, переполошившей старую господствовавшую элиту, генерал фон Шлейхер начал тайные переговоры о коалиции с теми национал-социалистами, которые были недовольны курсом Гитлера. Ведущему представителю этой группировки, "имперскому партийному организатору" Грегору Штрассеру, Шлейхер предложил пост вице-канцлера в своем кабинете. Пронюхавший об этой затее Геббельс предупредил фюрера. Дело дошло до открытого разрыва между Штрассером и Гитлером, и 8 декабря 1932 года Штрассер, отказавшись от всех своих партиипых должностей, демонстративно вышел из НСДАП.

Это было тяжелым ударом для национал-социалистов, у которых уже и без того все шло вкривь и вкось. В одной из дневниковых записей Иозефа Геббельса, относящейся к тому времени, читаем:

"6 декабря. Положение в рейхе катастрофическое. В Тюрингии мы за время с 31 июля потеряли почти 40 процентов сторонников".

Другая запись:

"8 декабря. В организации царит глубокое уныние. Заботы о деньгах делают невозможной всякую целенаправленную работу... Все мы очень подавлены, особенно ввиду выявившейся сейчас опасности, что партия развалится и вся проделанная нами работа пойдет насмарку... Фюрер... держится стойко и говорит лишь: "Если партия развалится, я в три минуты положу всему конец, пустив себе пулю в лоб".

Спустя неделю, 15 декабря 1932 года, Геббельс записывает в своем дневнике: "Сейчас или никогда: мы должны прийти к власти. Пока, однако, на это нет ни малейших перспектив..."

Дальнейшие записи выдержаны в аналогичном тоне, и только вскоре после рождества, 29 декабря, начинает звучать первая робкая нотка оптимизма: "Возможно, фюрер через несколько дней встретится для беседы с Папеном. Это сулит какой-то новый шанс..."

Что же побудило Франца фон Папена, близкого друга рейхспрезидента, вновь установить контакт с Гитлером? Прежде всего, шлейхеровская программа возбудила серьезнейшие подозрения у "святой троицы" германской экономики - крупных землевладельцев, капитанов тяжелой промышленности и банковского капитала (как некогда назвал этот альянс граф Шверин фон Крозигк, министр в правительстве Шлейхера). Самому Шлейхеру внезапно вновь припомнили, что именно он во время первой мировой войны подготовил Для "красного генерала" Грёнера меморандум с требованием ввести налоги, которые не позволяли бы наживаться на войне.

Затем Шлейхер утратил поддержку Гогенцоллер-нов, генералитета рейхсвера и Гинденоурга; главной причиной этого была открытая враждебность по отношению к рейхсканцлеру со стороны Имперского земельного союза, ведущей организации в сельском хозяйстве, где господствующую роль играли крупные остэльбские помещики и которую возглавлял граф Эбер-хард фон Калькрейт ауф Обер- унд Нидерзигерсдорф унд Оберцирус. Добавим еще, что вражда эта усиленно подогревалась Элардом фон Ольденбургом-Янушау, седовласым лидером земельного союза.

Причиной этого весьма опасного для Шлейхера конфликта была не только провозглашенная правительством политика восточных поселений, но также - и даже прежде всего - скандал, который правительство Шлейхера не только своевременно не замяло, но разрастанию которого оно, казалось, даже в известной мере способствовало. При проверке в бюджетной комиссии рейхстага документов о так называемой "Остхильфе" депутат от социал-демократов Курт Хейниг обнаружил, что несколько крупных землевладельцев получили в виде субсидий приблизительно столько же, сколько десятки тысяч поселенцев и владельцев мелких крестьянских хозяйств. Депутат раскритиковал такое положение дел, при котором высшие аристократы, в том числе Гогенцоллерны, вовсе не находясь в нужде, добивались - и в большинстве случаев успешно - солидной доли миллионов, отпущенных па оказание такой помощи.

Самому Эларду фон Ольденбургу-Янушау было выдано 620 тысяч марок, большую часть которых он потратил на приобретение новых поместий. Одному бранденбургскому юнкеру, некоему фон Кваст-Раденслебену, также отвалили внушительную субсидию, хотя местные власти в своем заключении указывали, что господин фон Кваст свое имущество "прокутил и проиграл". И наконец - тут, к сожалению, некоторые документы отсутствуют, - за счет "Остхильфе", по-видимому, знатно поживилась и семья самого рейхспрезидепта фон Гинденбурга...

Шлейхер наверняка не намеревался так компрометировать носителей громких имен, особенно второй жены бывшего кайзера, Термины, которая, несмотря на колоссальное богатство Гогенцоллернов, претендовала на оказание ей "помощи", а также дарителя Нойдека и гинденбурговского друга Ольденбурга-Янушау да и самого престарелого рейхспрезидента. Когда Шлейхер резко критиковал явные льготы, предоставляемые богачам, и вопиющую несправедливость по отношению к простым людям, он тем самым хотел лишь снискать доверие профсоюзов. Шлейхер, вероятно, даже не подозревал, какой страшной угрозой оборачивается разоблачение скандала с "Остхильфе" именно для окружения Гин-денбурга, а следовательно - косвенно, - и для него самого.

В свою очередь Папен, издалека чуявший любую возможность затеять крупномасштабную интригу, моментально сообразил, сколь удобный случай посылает ему судьба. Появился шанс так изменить соотношение сил, чтобы он, Папен, в качестве вице-канцлера, важнейшего доверенного лица рейхспрезидента и лидера реакционного большинства в кабинете, мог держать в узде фанатика Гитлера и оказывать решающее влияние на правительственную политику^* . Но для этого нужно было следующее: сделать посговорчивее национал-социалистов, которым угрожали финансовые затруднения, дальнейшая потеря голосов и раскол - чтобы они проявили готовность под номинальным канцлер-" ством Гитлера войти в "кабинет объединения национальных сил" при включении туда еще, самое большее, двух министров их же пошиба; с помощью раздраженных крупных землевладельцев заручиться поддержкой Немецкой национальной партии; привлечь к сотрудничеству промышленных магнатов и финансовых тузов и зависящую от них Немецкую народную партию, что представлялось вполне возможным, если учесть враждебное отношение этих кругов к "красному генералу" фон Шлейхеру, и, наконец, побудить Гинден-бурга назначить глубоко презираемого им, фельдмаршалом, "австрийского ефрейтора" Гитлера преемником Шлейхера.

^* (Роль Папена в приходе нацистов к власти выписана неточно. Исторические факты свидетельствуют, что Папен действовал в сговоре с Гитлером. Подробнее об интригах Папена перед захватом власти Гитлером в Германии см. в предисловии. )

Итак, Папен приступил к зондированию почвы - само собой разумеется, за спиной своего друга Шлейхера и разыгрывая из себя его бескорыстного советника. Уже 4 января 1933 года Геббельс смог записать в своем дневнике: "В Кёльне состоялась встреча фюрера с господином фон Папеном. Она должна была остаться в тайне, но из-за допущенной неосторожности о ней узнали... Если задуманное удастся, то мы уже недалеко от власти..."

Рейхсканцлер фон Шлейхер, узпав на следующее утро из газет о встрече между Гитлером и Папеном, был глубоко возмущен вероломством своего друга. Кстати сказать, позднее Папеп пытался представить дело так, будто в ходе кёльнской встречи он хотел лишь побудить своего нацистского собеседника поддержать Шлей-хера и войти в его правительство, вовсе не помышляя получить от него поддержку в свержении Шлейхера и не ставя целью сформирование правительства Гитлера- Папена - Гугенберга; если же он заранее не проинформировал об этом Шлейхера, то, видит бог, не по злому умыслу, а просто случая не представилось...

Как нам уже известно, тайная, но ставшая явной беседа Папепа с Гитлером состоялась в доме кёльнского банкира барона Курта фон Шредера, причем со стороны национал-социалистов в ней также приняли участие Рудольф Гесс, Генрих Гиммлер и Вильгельм Кепплер, обеспечивавший контакты нацистов с промышленными и банковскими кругами. Судя по высказываниям барона Шредера на Нюрнбергском процессе, главной темой разговоров 4 января 1933 года было свержение Шлейхера и создание дуумвирата Гитлер - Папен с участием Немецкой национальной партии. Кроме того, между бароном Шредером и Гитлером речь шла о финансировании обанкротившейся НСДАП. Многое говорит за то, что анопимные жертвователи из числа рейнско-вестфальских магнатов тяжелой промышленности сделали предварительным условием намеченной финансовой поддержки гитлеровской партии ее готовность войти в правительство вместе со всеми другими "национальными группами". Если проследить за последним актом разыгравшейся драмы по дневникам будущего рейхсминистра народного просвещения и пропаганды Йозефа Геббельса, бросается в глаза, что он уже 6 января, спустя два дня после кёльнской встречи, хотя и жалуется на денежные затруднения своей партии, но присовокупляет к этим жалобам оптимистические замечания: "Ввиду отрадного хода политических событий как-то не хочется тревожиться по поводу плохого финансового положения организации. Если на этот раз дело у нас выгорит, то все это уже не будет играть никакой роли..." А всего десять дней спустя, 16 января, он записывает, что финансовое положение партии "внезапно в корне изменилось".

С тех пор речь шла не о нехватке денег в НСДАП, а о подготовке к свержению Шлейхера. 14 января Геббельс записал в своем дневнике: "У Шлейхера серьезный конфликт с земельным союзом. Нам это сейчас очень на руку..." Спустя неделю, 21 января, он отметил: "Подготовка к свержению Шлейхера идет полным ходом...." А в записи 24 января читаем: "В новом кабинете, который возглавит фюрер, вице-канцлером должен стать господин фон Папен. Позиции Шлейхера сейчас сильно подорваны. Сам он, по-видимому, пока ни о чем не догадывается..." Шлейхер, судя по всему, действительно и не подозревал о том, что против него замышлялось. 15 января 1933 года он говорил гостившему у него тогдашнему австрийскому министру юстиции и будущему федеральному канцлеру Курту фон Шушнпгу: "Господин Гитлер уже не проблема... его движение перестало быть опасным, и эта забота отошла в прошлое". Оптимизм Шлейхера объяснялся главным образом тем, что он, как ему казалось, склонил Грегора Штрассера, отколовшегося от Гитлера "имперского партийного организатора" НСДАП, к участию в правительстве. Это, вероятнее всего, побудило бы некоторых главарей национал-социалистов, таких, как Фрик и Рем, тоже бросить Гитлера и, отталкивая друг друга, устремиться к кормушке. После этого сдержать развал НСДАП было бы уже невозможно.

Штрассер, однако, не вошел в кабинет министров. Да и тайный советник Гугенберг вновь отклонил это предложение, хотя не далее как 14 января твердо обещал Гинденбургу войти в правительство Шлейхера. Вместо этого его газеты, поддерживавшие Немецкую национальную партию, спустя несколько дней дружно накинулись на Шлейхера, обвиняя его в том, что он, дескать, своей политикой "Остхильфе" порождает "опасность большевизма на селе".

При намечавшемся союзе между Гитлером, Папеном, Гугенбергом, крупными землевладельцами и заправилами тяжелой промышленности (в середине января к этому союзу примкнул и вожак "Стального шлема" Франц Зельдте, всего за два дня до этого публично выдвигавший серьезнейшие обвинения против СА в связи с убийством двух членов своей организации "бандами из гитлеровской партии") Шлейхера обложили со всех сторон так, что у него оставался единственный выход: распустить рейхстаг, отложить на неопределенное время проведение новых выборов и превратить свое правительство в орган военной диктатуры, опиравшийся на авторитет Гинденбурга и штыки рейхсвера, за чем, быть может, маячил переход к монархии...

Такого рода планы, с которыми генерал фон Шлей-хер действительно носился во второй половине января, предполагали полную поддержку канцлера фельдмар-шалом-рейхспрезидептом, и Шлейхер был абсолютно уверен в ней. Гинденбург вообще все больше превращался в ключевую фигуру, ибо планы фон Папена, естественно, также могли стать реальностью лишь в том случае, если Гинденбург пересмотрит свое решение не подпускать плебея и антимонархиста Гитлера к посту рейхсканцлера.

Наступление папеновской клики на последний оплот парламентской демократии, седовласого, преданного кайзеру и упрямо консервативного рейхспрезидента началось вечером 22 января. В поздний час сын рейхспрезидента Оскар фон Гинденбург и начальник канцелярии его отца, статс-секретарь Мейснер, тихонько выскользнули из президентского дворца на берлинской Вильгельмштрассе. По распоряжению устроившего все Папена они, дабы остаться незамеченными, взяли такси и отправились в Далем, в дом ранее неизвестного им национал-социалиста по имени Иоахим фон Риббентроп, с которым Папен дружил еще с тех времен, когда оба они были офицерами на турецком фронте. В жилище Риббентропа они встретились не только с хозяином, мужем наследницы Хенкеля (фирма по производству шампанского), и его товарищем военных времен фон Папеном, но также с Гитлером, Герингом, Гиммлером и Фриком. Фюрер прибыл на эту секретную встречу, перебравшись через заднюю стену сада риббентроповской виллы, причем Гиммлеру и двум эсэсовцам из "штабной охраны" пришлось помогать ему карабкаться на эту самую стену. Если верить От-то Мейснеру, сын рейхспрезидента, имевший на отца довольно большое влияние, до того вечера был против любого участия национал-социалистов в правительстве, а том более против кандидатуры Гитлера на пост канцлера. Гитлер, как рассказывал позднее Мейснер, должно быть, знал об этом. Он настоял на беседе с Оскаром фон Гтшденбургом "с глазу на глаз", и якобы, к величайшему изумлению Мейснера, Гинденбург-младший на это согласился. Они с Гитлером приблизительно на час уединились в соседнюю комнату.

"Что говорил Гитлер президентскому сыну, не отличавшемуся, по слухам, ни большим умом, ни сильным характером, осталось тайной для всех",- пишет в связи с этим Уильям Ширер в своей книге "Подъем и падение третьего рейха". "В национал-социалистских кругах многие считали, что Гитлер пустил в ход как посулы, так и угрозы, намекнув, в частности, на возможность разоблачения роли Оскара в скандале с "Остхильфе", а также на разглашение истории с уклонением от уплаты налогов за поместье Нойдек. Относительно же посулов можно только строить догадки, исходя из того факта, что к гинденбурговским владениям спустя несколько месяцев было добавлено 5000 моргенов земли, не подлежащих обложению налогами, а сам Оскар в августе 1934 года был произведен из полковников в генерал-майоры. Так или иначе, не вызывает сомнения- что Гитлер произвел на президентского сына сильное впечатление. "По дороге домой,- рассказывал позднее Мейснер в Нюрнберге,- Оскар фон Гиндеыбург был необычайно молчалив. Он сказал только, что теперь уж ничего не поделаешь: придется допустить НСДАП в правительство. У меня сложилось впечатление, что Гитлеру удалось перетянуть его на свою сторону..."

Такова версия Мейснера, который наряду с сыном црезидента и Францем фон Папеном был ближайшим Доверенным лицом и политическим советником престарелого фельдмаршала, причем следует отметить, что и сам Мейснер уже превратился из противника назначения Гитлера на канцлерский пост в его сторонника; недаром он был человеком, который мог легко и непринужденно приспособиться к любой смене власти...

После того как удалось с помощью угроз (не только разоблачить его роль в скандале с "Остхильфе", но и предать гласности компрометирующие подробности сугубо интимной жизни президентского сына, о которых пронюхал Гитлер) обработать Оскара фон Гинденбурга, оставалось только повлиять на его отца.

В последующие дни все они прожужжали старому джентльмену уши: Мейснер и Папен, указывавшие на неспособность Шлейхера добиться надежного большинства в парламенте, в то время как "правительство объединения национальных сил" с Гитлером, Папепом, Гугенбергом, Зельдте и несколькими беспартийными министрами-технократами легко собрало бы такое большинство; рейхспрсзидентские "друзья остэльбских юнкеров по сословию", настолько боявшиеся скандала из-за "Остхильфе", что предпочитали отдать государство на милость Гитлера; сып райхспрезидента, отрекшийся от всех сомнений по поводу канцлерства Гитлера и туманно намекавший отцу на то, что в интересах собственной семьи было бы умнее заменить "аграрболь-шевика" Шлейхера Гитлером, надежно "заблокированным" Папеном, Гугенбергом, каким-нибудь преданным генералом рейхсвера и самим рейхспрезидентом; Гутенберг, заверивший Гинденбурга в полном согласии хозяев промышленных концернов с планами фон Папена при условии, что он, Гугенберг, возглавит министерство хозяйства, а руководитель "Стального шлема" Зельдте, которого никак уж не заподозришь в реформистских, а тем более в социалистических склонностях, станет министром труда; наконец, посланец кронпринца, который теперь усматривал последний для династии Гогенцоллерпов шанс вновь очутиться на троне Пруссии и Германии уже не в диктатуре своего друга Шлейхера, а в "коалиционном правительстве, поддерживаемом широким национальным большинством нашего народа".

Когда генерал фон Шлейхер утром 23 января, то есть на следующий день после тайной встречи своих врагов с сыном президента, явился к Гинденбургу, чтобы сообщить ему, что он не смог получить в рейхстаге большинства и поэтому вынужден просить о роспуске и "временной блокаде парламента", он увидел первые признаки того, что старик больше не намерен слепо следовать за ним. Гиндепбург заявил канцлеру, что тому лучше бы попытаться все-таки получить надежное большинство в парламенте, а там, дескать, видно будет.

Спустя несколько дней, 28 января, рейхспрезидента успели уже столь надежно обработать, что он принял отставку Шлейхера в его кабинете. Впрочем, он сказал Шлейхеру, когда тот уже собирался откланяться: "Я стою одной ногой в могиле и не уверен, что там, па небесах, не раскаюсь в этом решении". Как рассказывает генерал Курт фон Хаммерштейн, тогдашний главнокомандующий сухопутными войсками, Шлейхер ответил на это так: "После такого вероломства, ваше превосходительство, я не уверен, попадете ли вы на небеса вообще!"

Ну что же, отец и сын Гипденбурги, которых осаждали со всех сторон и над которыми нависла угроза страшного скандала, проглотили и это. Однако старый господин пока не собирался назначать Гитлера преемником Шлейхера. Правда, он вполне официально поручил своему любимцу фон Папену основательно изучить возможности сформирования правительства во главе с Гитлером, но "в рамках конституции". Но еще в воскресенье, 29 января, седовласый рейхспре-зидент говорил генералу фон Хаммерштейну, что якобы, хотя теперь и Шлейхер советует ему поручить сформирование нового правительства Гитлеру, он не намерен назначать рейхсканцлером этого "австрийского ефрейтора".

Для склада мышления Гинденбурга и его окружения характерно, что их прежде всего шокировали происхождение Гитлера и его воинское звание; раз вождь праворадикальной НСДАП не был офицером, он в их глазах не мог быть и "джентльменом". То обстоятельство, что он и члены его СА и СС нападали из-за угла па неугодных им людей и зверски расправлялись с ними, учиняли погромы и публично грозили, что после их "прихода к власти полетят головы", явно имело третьестепенное значение при оценке Гитлера для поста рейхсканцлера. Его считали недостойным этой чести главным образом потому, что фюрер с чаплинов-скими усиками не происходил из старой финансовой элиты, не был женат на урожденной фон Бох-Гальхау, как Франц фон Папен, или на наследнице хенкелевского завода шампанских вин, как Иоахим фон Риббентроп, не был гвардейским офицером, как генерал фон Шлейхер или Оскар фон Гинденбург, не входил в число членов аристократического "клуба господ", как фон Гайль, барон Браун или барон фон Шредер, не был даже офицером запаса, как Генрих Брюнинг. Ему мешало то, что он никогда не принадлежал к какой-нибудь избранной студенческой корпорации, как большинство высокопоставленных чиновников, судей и дипломатов, не умел ездить верхом, охотиться, фехтовать, не имел собственного "именьица" или хотя бы видов на получение в наследство дворянского поместья, так чтобы можно было почувствовать какую-то общность интересов с ним, когда речь идет об "Остхильфе".

Нет, ничто не могло перебросить мостик через колоссальную пропасть, отделявшую вестового времен мировой войны, ефрейтора резерва ландвера Адольфа Гитлера, холостяка, католика по вероисповеданию, без специального образования, от генерал-фельдмаршала Пауля фон Бенкендорфа унд фон Гинденбурга, владельца поместья Нойдек, служившего некогда в аристократическом 3-м пехотном гвардейском полку,- ничего, кроме страха перед скандалом, который могли вызвать "австрийский ефрейтор" и его союзники и который погубил бы по меньшей мере сына седовласого маршала и его семью.

Так что в конце концов старый господин скрепя сердце позволил убедить себя назначить парвеню Гитлера рейхсканцлером. А Оскар фон Гинденбург мог вздохнуть с облегчением, спокойно пережить "третий рейх" и его падение, выдать свою дочь Гертруду, внучку рейхспрезидента, за несметно богатого наследника из клана промышленников Штуммов, графа Макса Эрдмана фон Рёдерна. Этим браком была с лихвой компенсирована потеря в 1945 году поместья Нойдек, к приобретению которого для Гинденбургов, кстати сказать, некогда был причастен и один из Штуммов.

В первой половине дня 30 января 1933 года, чуть позже 11 часов статс-секретарь Мейснер доставил памеченных членов будущего правительства Гитлера - тем временем снова переругавшихся между собой - из жилища бывшего канцлера фон Папена в приемную рейхснрезидентского дворца. Там Гинденбург после адресованного этим господам краткого призыва верно в в полном единении радеть о благе немецкого народа привел их к присяге.

Франц фон Папен стал вице-канцлером и премьер-министром Пруссии; барон фон Нейрат остался министром иностранных дел; тайный советник Альфред Гугенберг, властелин газетной империи в Веймарской республике, получил портфель министра экономики и сельского хозяйства; граф Шверин фон Крозигк остался министром финансов, а д-р Гюртнер из Баварии (Немецкая национальная партия) - министром юстиции. Предводителю "Стального шлема" Францу Зельд-те достались посты мипистра труда и рейхскомисса-ра по вопросам "имперской трудовой повинности"; министром почт и транспорта остался барон Эльц фон Рюбенах, и только одно ведомство, а именно имперское министерство внутренних дел, Гитлер смог передать своему стороннику, д-ру Вильгельму Фрику. Другой национал-социалист, Герман Геринг, стал имперским министром без портфеля.

Министерство обороны, а следовательно, и верховное командование вооруженными силами, еще за несколько часов до этого получил командующий военным округом Восточная Пруссия, генерал Вернер фон Бломберг. Эту меру предосторожности отец и сын Гинденбурги приняли по совету Франца фон Папена, который хотел тем самым предотвратить возможную попытку путча со стороны своего старого друга и нынешнего соперника, еще находившегося на своих постах канцлера и командующего рейхсвером фон Шлейхера. Поскольку и генерала фон Бломберга можно было отнести к числу консерваторов, они имели в новом правительстве весьма внушительный перевес, и вопрос сводился к тому, каким образом этот перевес использовать. Уильям Л. Ширер отмечает в этой связи: "Правые в Германии, в основном из Немецкой национальной партии, хотели упразднения республики и реставрации кайзеровского режима в Германии, что означало бы восстановление всех их старых привилегий. А ведь республика отнеслась к правым в целом и к отдельным их представителям с исключительным великодушием и, если вспомнить об ее демократических целях, с необычайной снисходительностью. Республика позволила армии оставаться государством в государстве; предпринимателям - получать огромные прибыли; юнкерам - с помощью правительственных ссуд, которые никогда не возвращались и лишь в редких случаях использовались для улучшения положения в сельском хозяйстве,- сохранить свои нерентабельные поместья. Тем не мепое эти люди не проявили пи благодарности, пи лояльности в ответ на такое великодушие со стороны республики. Прямо-таки с немыслимым тупоумием, предубежденностью, недальновидностью... они подкапывались под республику до тех пор, пока наконец в союзе с Гитлером не свалили ее. В этом бывшем австрийском бродяге консерваторы нашли, как они полагали, человека, который поможет им в достижении их целей, не выходя в то же время из-под их воли. Уничтожение республики было лишь первым шагом. В качестве следующего шага им мерещилось авторитарное правительство... которое внутри страны покончило бы с демократическим "безобразием" и профсоюзами, а в сфере внешней политики... стряхнуло бы оковы Версальского договора..."

В последующие годы Гитлер выполнил большинство желаний консервативно-реакционного большинства той старой элиты богатых и могущественных, которая па первых порах лишь крайне неохотно позволила ему, выскочке с плохими манерами, стать канцлером и вступила в альянс с нацистской партией только потому, что это давало последнюю возможность поело короткого переходного периода покончить с крепнущей Веймарской республикой и вернуться к монархии^*. Правда, диктатура вскоре стала чем-то долговечным, а возвращение Гогенцоллернов отодвигалось все дальше и дальше, но зато почти во всех прочих отношениях Гитлер с лихвой оправдал возлагавшиеся на него надежды: он ликвидировал рабочие партии; всех коммунистических и социал-демократических деятелей, до которых смог добраться, бросил в тюрьмы и концлагеря, игнорируя конституцию и законы; разгромил профсоюзы; превратил предпринимателей в "вождей предприятий", облеченных неограниченными правами, и, затеяв перевооружение, дал им возможность загребать колоссальные, из года в год возраставшие прибыли.

^* (Об истинной роли монополистического капитала в приходе Гитлера к власти см. в предисловии.)

Трудовая и воинская повинности помогали уже в самом зародыше пресекать, с использованием давно испытанных дисциплинарных мер, всякое проявление строптивости со стороны "плебса", а новый, значительно возросший вермахт вновь открывал перспективы блестящей военной карьеры перед теми сыновьями представителей богатой и влиятельной верхушки, которых такая карьера интересовала. Гитлер даже укротил (дав им несколько месяцев побесноваться) своих страшных штурмовиков из СА, недолго думая приказал летом 1934 года "ликвидировать" их руководство, в том числе некоторых своих старейших и вернейших соратников, например Эрнста Рема (заодно он уничтожил и несколько других лиц, с которыми ему еще оставалось свести счеты, скажем, генерала фон Шлейхера, Грегора Штрассера и кое-кого из ближайших сотрудников Франца фон Папена). Тем самым он обеспечил "спокойствие и порядок", смешанное со страхом почтение даже тех, кто раньше считал его неопытным в делах управления выскочкой.

Особый восторг вызвало то, что Гитлер одновременно пресек всякую публичную критику, убрал со сцены парламенты в рейхе и в землях и "унифицировал" прессу. Старая избранная когорта богатых и могущественных на первых порах также полностью одобряла меры, принятые Гитлером в отношении евреев (сначала, правда, за исключением тех, кто в 1914-1918 годах сражался на фронте). Еще бы: ведь эти меры дали удобную возможность внешне "упорядоченным", бескровным путем убрать с дороги настырных конкурентов, "аризировать" предприятия, которые должны были быть проданы "в силу обстоятельств", и дорваться до некоторых ставших вакантными руководящих постов. Эта элита отмахивалась от "отдельных эксцессов и проявлений жестокости", утешая себя пословицей "лес рубят - щепки летят" и полагая, что мелкие недоразумения не должны омрачать взгляд на грандиозное целое.

Короче говоря, элитарный слой общества в большинстве своем был весьма доволен результатами политики; только в 1943-1944 годах, когда уже не приходилось сомневаться в роковом для Германии исходе войны и когда на горизонте замаячила певиданпых масштабов катастрофа, вновь проснулись старые, уже почти забытые сомнения в способностях фюрера, а также серьезная тревога за целость старого общественного строя, полностью оправдавшего себя с точки зрения элиты, а также за унаследованное от предков добро и, если уж на то пошло, за собственные шкуры.

Естественно, и среди старой верхушки общества встречались люди, которые гораздо раньше, возможно даже с самого начала, понимали, что установленный Гитлером и его шайкой режим насилия преступен. Однако даже для этих оппозиционно настроенных консерваторов путь от признания факта до активного сопротивления был в большинстве случаев очень долгим. Здесь мы лишь мельком коснемся преследовавшихся ими целей, чтобы вернуться к этой теме в другом месте. Уильям Л. Ширер пишет об этих целях так:

"Большинство руководителей сопротивления, люди традиционно консервативные и уже в годах, сначала подумывали о возвращении монархии Гогенцоллернов. Они только долго не могли столковаться по поводу того, кого именно из Гогенцоллернов хотят они возвести на трон. Попиц, один из ведущих гражданских участников заговора, желал увидеть на престоле кронпринца, которого большинство других терпеть не могли. Шахт ратовал за принца Вильгельма, старшего сына кронпринца, а Горделер - за принца Оскара Прусского, младшего из еще живущих сыновей Вильгельма II. Все сходилось только в одном: не могло быть и речи о четвертом сыне кайзера, принце Августе Вильгельме, известном под именем "Ауви", поскольку тот был фанатиком-нацистом и группенфюрером СА. Однако к лету 1941 года заговорщики более или менее договорились между собой, решив, что наиболее подходящим кандидатом в монархи является принц Луи Фердинанд II и после смерти принца Вильгельма старший сын кронпринца... Хассель еще за год до этого, после консультаций с генералом Беком, Гёрделером и По-пицем, составил проект программы переходного правительства. В принципе все сводилось к довольно авторитарной форме правления...

Даже для незначительного меньшинства старой финансовой элиты, которое было достаточно совестливо или дальновидно, чтобы добиваться свержения Гитлера, речь в основном, сознательно или бессознательно, шла о восстановлении строя, гарантирующего прежнему господствующему слою его влияние, богатство и привилегии. Это, впрочем, и не удивительно, если вспомнить, что большинство заговорщиков были выходцами из монархистско-националистически настроенных кругов прусского дворянства и крупной буржуазии; они сами или их отцы еще служили Гогенцоллернам в качестве офицеров, высокопоставленных чиновников, дипломатов или судей, а демократия в их глазах была равнозначна недисциплинированности, анархии и переходу к господству изголодавшихся плебеев. И все-таки поразительно, что они оказались не в состоянии извлечь лучших уроков из политики своей касты, всего за два десятилетия потерпевшей два катастрофических фиаско..."

Это заставляет задать вопрос, не было ли за пределами Пруссии немецкой элиты с демократическими традициями, способной к несколько менее реакционному сопротивлению.